— Безусловно, мы выиграем в любом случае, — снова откликнулся «пиджак». — Главное заострить на этом всеобщее внимание, и, умело разыграв дипломатическую карту, мы сумеем возглавить мировую консолидацию!
Дальше разговор пошёл о международных отношениях и странах. Прозвучало имя американского президента, а затем и вовсе посыпались малопонятные термины и незнакомые имена. Больше подслушивать Сергей не стал. Стараясь не шуметь, он отошел от двери каюты и, позабыв о незавершённом обходе, двинулся в корму.
Рухнув на койку, он долго смотрел в потолок, слово за словом прокручивая разговор «пиджака». В голове вновь образовался полный сумбур, и Субботин понял, что они с Дмитриевым попали пальцем в небо. Затевается что-то гораздо более серьезное, чем банальное всучивание собственной техники. Да и пусть бы господа дипломаты или разведчики играли в свои игры, только бы не втягивали их в эти тёмные дела. А судя по обронённой «пиджаком» фразе, экипажам вертолётов отводилась не последняя и весьма незавидная роль.
Сыграли подъём. Загремели на трапах ботинки. Захрипела внутрикорабельная трансляция, извещая, что сейчас по каютам будет подана вода. Корабль оживал. А Субботин продолжал лежать и глядеть в потолок. Проснувшись, заворочался штурман. Приподнявшись на локте, он удивлённо спросил:
— Ты уже встал? Что случилось?
— Женя, а ты написал завещание? — задумчиво спросил Сергей.
— Завещание? — Голицын громко икнул, затем понимающе ухмыльнулся. — Кошмаров насмотрелся? Серж, это потому, что по ночам надо спать, а не шастать по кораблю.
— Нет, я просто так спросил. Слышал, что на Западе это норма. Там даже двадцатилетняя молодёжь пишет на всякий случай.
— Нечего мне завещать. Если что, то всё моё добро друзья по карманам разберут. Да и то не всем хватит. А к чему ты завёл этот разговор?
— Да так просто.
— Понятно. Это называется хандра, мой боевой друг. Раньше от неё человечество лечилось войнами. Сейчас алкоголем и наркотиками. Я надеюсь, ты до этого не опустишься?
— Не дождёшься. Женя, а ты готов, если придётся, пожертвовать собственной жизнью?
— Да что на тебя накатило? Ты ночью в трюме нашёл мешок с задумчивой травой? Хватит страдать! Идём, а то завтрак пропустим. Ты мою рубашку не видел? В кают-компанию не принято в комбезе заходить.
— Дверь каюты скрипнула и внутрь заглянул Дмитриев:
— Чего разлеглись? Не затягивайте. Завтрак, сказали, строго в своё время! Сразу после него в кают-компании будет совещание. Субботин, пойдёшь со мной.
— А я зачем?
— Чтоб мне не скучно было!
На подобные совещания обычно должен ходить лишь старший авиакрыла. Если что-то скажут важное, то он затем доведёт до остальных. А лишним толпиться в тесной кают-компании совсем не обязательно. Но Субботин догадывался, почему Дмитриев всегда хотел, чтобы рядом был кто-то из своих. Лётчик от Бога, бывалый и опытный Александр Михайлович, изучивший вертолёт, как закутки собственных карманов, прекрасно знающий своё дело командир эскадрильи, робел перед большими начальниками. Был он уже в годах и еще застал то время, когда трепет перед лампасами, шитыми звёздами и каракулевыми шапками вжигался калёным железом с курсантской скамьи. Для Субботина этот страх Дмитриева всегда был неприятной загадкой. Обидно видеть, как у лётчика, который для многих в полку был кумиром, дрожит голос, когда он докладывает какому-нибудь генералу, а то и полковнику. А ведь слава о командире эскадрильи прогремела далеко за пределами гарнизона. Однажды, в страшный шторм, он спасал моряков с тонущего рыбацкого сейнера. О том, чтобы сесть на раскачивающуюся средь волн лоханку, нечего было и думать. Дмитриев сумел поставить на палубу одно колесо и под ураганным ветром мастерски повторял все движения судна, пока на борт вертолёта не перебралась вся команда.