Боль, должно быть, нашла совесть. Она решает, что с меня достаточно. Она гладит мое лицо, прижимается к ране, как кошка, как Луна.
Ной смотрит мне в лицо. Он ужасно бледен.
– Кайли? – спрашивает он. – Или как они тебя по-настоящему называли? У тебя другое имя? – Его голос густой и медленный.
Почему он все еще здесь? Сирены, кроваво-красные сирены ползут сквозь туманную ночь. Уже близко.
– Я сказала, уходи, – шепчу я, а боль передумывает и пронзает мои легкие. Я выгибаю спину.
– Не могу, – ругается он.
– Ной. Послушай ее. – Акцент Шарлотты. Ох, как я по нему скучала.
– Ей нужно в больницу, – надламывается голос Ноя.
– Мы о ней позаботимся.
– Но что, если она умрет? – молит он. Сирены приближаются.
– Не умрет. Я прослежу, чтобы этого не случилось.
– Ты не можешь. В нее стреляли.
– Если это тело не справится, я найду ей другое. А теперь иди.
С огромным усилием я открываю глаза. Ной смотрит на меня. С... чем? С любовью? Ужасом? Я никогда не узнаю. Он отворачивается от меня, рыдание сокрушает его тело, он, спотыкаясь, уходит в туман. В тумане, что плавает вокруг меня, что тушит огонь, что переносит меня на луг, и он зеленый, но больше чем зеленый. Это цвет, который я никогда не видела раньше человеческими глазами.
Шаги, сирены, крики. Все неправильного цвета.
Снова выстрел.
Внутри меня переплетаются огонь и лед, и звук их борьбы – это звук падения моей крови на землю.
Мои глаза закрываются, и я больше ничего не знаю.
Девушка рисует мой портрет.
Она окунает кисть в воду, затем, в нерешительности кусая губу, держит ее над красками. Ее волосы темно-русые, волнистые. Ее серо-зеленые глаза перемещаются между мной и холстом.
– Знаешь, – говорит она, – было бы намного легче, если бы ты сняла свою маску.
Спешу развязать атласные ленты, благодаря которым маска держится на лице. Я и забыла, что она на мне.
– Конечно, прости. – Я кладу маску на колени, любуюсь созданным кожаным изделием, тем, как из блистательного золотого блестка сделаны завитки на лбу. – Хотела быть Афиной. Богиней войны, – поясняю я немного неубедительно. Как много времени она потратила на меня, пытаясь нарисовать портрет с маской на лице?
Тем не менее, она не выглядит раздраженной.
– Намного лучше, – бормочет она. – Вот теперь все действительно сходится в одно целое. Можешь пошевелиться, если хочешь. Я знаю, что тяжело сидеть в одной и той же позе слишком долго.
– Спасибо, – выдыхаю я с благодарностью, замечая при этом боль в ребрах, и делаю глубокий вдох. Почему-то здесь пахнет жасмином. В голову приходит мысль. – Кто нанял тебя, чтобы нарисовать мой портрет?