Приподнявшись, я уселся, словно на троне, среди подушек и щелкнул языком, привлекая внимание хранителя музея.
— Запомните, я больше не встану с этой кровати. С сегодняшнего дня я объявляю забастовку.
— Вы не имеете права бастовать!
— Все имеют право на забастовку. Даже вы.
— Но только не предметы.
— А я вовсе не предмет.
— Предметы искусства не имеют права бастовать, если вам так больше нравится, — выдавил он снисходительную улыбку.
Вытащив из внутреннего кармана газету, он развернул ее и сунул мне под нос.
— Что это еще за история с судебным процессом?
Быстро пробежав статью, я с радостью узнал, что Фиона подала в суд, что ее иск принят и что целый ряд газет с удовольствием разнесли эту новость. Среди прочих упоминался и громогласный мэтр Кальвино, с негодованием обличавший виновников гуманитарной катастрофы.
— Я хочу жить со своей женой. У нее скоро будет ребенок. Я уже объяснял вам.
— Никогда еще не слышал более абсурдной истории. Вы слыхали нечто подобное, мадемуазель Крюше?
Мадемуазель Крюше, безусловно соглашающаяся со всем, что изрекает ее босс, в ответ лишь нахмурила брови, что повлекло за собой падение ее очков цвета семги в форме бабочки. Я скрестил на груди руки — ну, или то, что должно быть на их месте.
— Думайте, как вам вздумается, господин Дюран-Дюран, но больше эксгибиционизмом я заниматься не буду.
— Я донесу на вас в полицию.
— И что потом?
— Вас арестуют.
— Ну и?
— И бросят в тюрьму.
— Отлично, давайте, приступайте немедля. Именно этого я и добиваюсь. Раз вы меня обвиняете, значит, я человек. Если меня швыряют за решетку, значит, я человек. Если меня признают виновным, значит, я человек. Давайте. Доносите. Заявляйте. Вызывайте. Бросайте.
Музейное начальство почесало затылок, а Мадемуазель Крюше, из чувства иерархической солидарности, принялась грызть свой карандаш цвета фуксии.
— У меня репутация чиновника с огромным чувством ответственности. Вы строите мне козни, покушаясь на мой профессионализм.
— Послушайте, господин Дюран-Дюран, давайте посмотрим на вещи через вашу призму. Ведь случается такое, что холст повреждается или лак трескается, разве нет?
— Да, бывает.
— И как вы поступаете в таком случае?
— Я снимаю вещь с экспозиции музея и передаю ее реставраторам.
— Ну вот…
— Я понял! Ваш зал я оставлю открытым, а на подиум поставлю красивую медную табличку: «Поврежденный экспонат находится на реставрации», и дело закрыто. Крюше, я нашел решение!
Его гладкий лоб сверкал от счастья, ведь за ним скрывался непостижимый для всех смертных разум: чиновничий, для которого самое важное — найти административное решение. Мадемуазель Крюше, в свою очередь, покраснела до кончиков волос, услышав, как начальник называет ее просто по фамилии, настолько она была смущена падением барьера по имени «Мадемуазель», словно ее босс от слов уже приступил к делу, пытаясь залезть ей под юбку.