Я была оглушена водопадом имен актеров, продюсеров и режиссеров, которые ланч за ланчем слетали с ее уст. Узнав, что я интересуюсь живописью и мечтаю стать когда-нибудь настоящим художником, а не прозябать всю жизнь в художественных редакторах, она заявила, что знакома с некоторыми известными личностями в мире искусства. Ротко бывал у них, и отец Джой, пока был жив, пытался отучить его от спиртного и наркотиков. Ее покойная мать приобрела несколько полотен у Лео Кастелли, а сама Джой, проводя однажды зимние каникулы на Сен-Мартен в Карибском море, познакомилась с Джаспером Джонсом. Более того, Джой регулярно встречалась на вечерах с самим Энди Уорхолом.
Каждая история, да нет, каждое слово, произносимое этой девчонкой со вздернутым носиком и блуждающим взглядом золотистых глаз, действовало на меня с гипнотической силой. В моем представлении ее заурядный облик никак не сочетался с блестящей средой, из которой она вышла. Но вот она сидела рядом, примостившись у стойки и лениво ковыряя вилкой рыбный салат в своей тарелке, не подозревая, что ее откровения вызывают целую бурю в моей душе: развесив уши и раскрыв рот, я внимала ее россказням, чувствуя себя при этом все более и более потрясенной, подавленной и смущенной.
До встречи с Джой мне тоже было чем похвастать. Только не подумайте, что я говорю это из самоуничижения. Я хочу сказать, что у меня были свои скромные успехи. Ведь я сумела не только получить степень магистра искусств в университете Миссури, но и устроиться на такую работу, где не требовалось стучать на машинке, я сумела даже вырваться из плена суровой религиозной среды, в которой выросла. Я по-прежнему люблю обряды римской католической церкви и порожденное ею искусство средних веков и Возрождения, но мне также дано было узнать, что жизнь женщины может быть куда разнообразнее и счастливее той, которая уготовлена ей христианской доктриной. Может быть, это произошло потому, что сама я тогда впервые ощутила удовольствие от жизни.
Я любила шестидесятые годы с их сумасшедшей жизнью; тогда у меня была своя квартирка на Двадцать пятой, состоящая из трех с половиной обставленных чем попало комнат, в которой собирались мои друзья — молодые ребята, более или менее имевшие отношение к искусству, так же, как и я, приехавшие в Нью-Йорк из других мест и полагавшие себя самыми свободными за всю историю Америки гражданами этой страны.
Я наслаждалась каждым мгновением своей самостоятельной жизни в Нью-Йорке (тогда я всей душой была за то, что жить надо «настоящим») и ощущала себя так, словно море было мне по колено.