Вечером, когда Ральф пришел домой, я рассказала ему о своем безрадостном визите во всех подробностях. Я была так разъярена, что даже предложила ему послать Джой счет, чтобы та его оплатила.
— Напрасная трата времени, — лаконично заметил он. — У нее нет ни гроша.
— Но ведь она получила аванс за вторую книгу.
— Ты и вправду хочешь, чтобы я отнял у нее эти деньги?
— Нет.
— Она влюблена, и потому не в себе.
— Да что это за любовь? Одни злобные пререкания.
— Не стоит расстраиваться из-за этого. Ты слишком близко к сердцу все принимаешь. — С Ральфом почти всегда так. Стоило мне пожаловаться на свои трудности или на то, что меня обидели, как он неизменно советовал мне плюнуть на все. — Она слишком поглощена веселым времяпрепровождением в компании Изабель, чтобы думать еще и о старых друзьях.
— Ну знаешь, сомневаюсь, чтобы их спор о преимуществах городской и деревенской жизни можно было назвать «веселым времяпрепровождением».
— Если хочешь, чтобы Джой оставалась твоей подругой, принимай ее такой, какая она есть, — бросил он и вернулся к своим занятиям. (Про что это он? — подумала я.) — К ней нельзя подходить с общепринятыми мерками.
И мне впервые за все это время пришло в голову: если Джой и не проявляет к нему интереса, это не означает, что его самого не тянет к ней.
Меня охватила холодная, тягучая ярость — ярость Агнес Мурхед, — и я услышала, как где-то в отдаленных мрачных уголках моего сознания со скрежетом отворилась дверь тюремной камеры. Руки мои похолодели, я чувствовала, что мне не хватает воздуха.
В ту же ночь, уложив детей спать, я пересказала ему все известные мне со слов Джой тошнотворные подробности ее связи с этой сумасшедшей Изабель, в том числе и про оргазмы, достигаемые с помощью механических членов. Слушая меня, Ральф от души презрительно хохотал, словно для него эти баталии и извращенные игрища представляли интерес исключительно в плане исследования человеческой природы, и к ним его добропорядочная натура могла испытывать одно лишь отвращение.
Все это, однако, было сплошным притворством. На самом деле ему хотелось совсем другого — стать третьим в этой компании. И в конце концов, так оно и произошло.
Сообщила мне об этом Изабель. Однажды ранним зимним утром в семь часов она позвонила мне и объявила: «Я требую, чтобы Ральф Тайсон немедленно покинул мою спальню». Я полагала, что Ральф в это время находится в Чикаго, а он, оказывается, был всего в восьми кварталах от дома и всю прошедшую ночь занимался тем, что изливал свою сперму на этот тандем.
Двумя часами позже, когда Ральф вернулся домой, я встретила его криком. Дети уехали на школьном автобусе в школу, и ничто не мешало мне дать волю своему гневу и отчаянию. Я плакала, стучала кулаками в стены, рвала на нем одежду и орала во всю глотку, распахнув окна настежь. Это было такое наслаждение. Люблю ярость. Люблю ее за то, что в отличие от страха, который остается с вами, исподтишка, коварно пожирая вас изнутри, ярость делает ваши чувства ясными, открывая путь для свободного их течения.