Настя обходит сторонкой лужайку, сплошь заросшую алыми, мохнатыми гвоздиками, — как стоптать такую красоту — и по еле заметной, наверно, ею же проложенной тропке входит в лес. Тропка вьется то крутыми, то пологими поворотами, огибая стволы деревьев: медно–красные — сосновые, серо–бурые—лиственничные, белые с черными подпалинами — березовые! Нога то скользит по усохшей хвое, то шуршит в прошлогодних побуревших листьях. То и дело тропка скрывается либо в кустах багульника, густо одетых мелкими негнущимися темно–зелеными листиками, либо в пышных зарослях папоротника, среди которых там и тут возвышаются хрупкие кустики жимолости с не успевшими еще посинеть продолговатыми ягодами.
Тропка незаметно, но упорно вздымается в гору и выводит Настю на берег уже на значительной высоте. Отсюда, с крутого яра, почти отвесно уходящего в воду, все как на ладони.
Пруд, широкий у запруды и горловиной вклинивающийся в распадок, как треугольное голубое зеркало, врезан в зеленую рамку берегов. По пологому скату противоположного берега, пересекаемые узкими проулками, протянулись улицы заводской слободки с рядами крохотных домиков и зелеными пятнами огородов. Посреди слободки площадь. В одном ее углу поблескивает золочеными крестами деревянная церковь с невысокой колоколенкой, в другом приткнулась лавка купца Шавкунова. А над площадью, угнездившись на покатом холме, — здание заводской конторы с далеко видной красной крышей и высоким желтым забором.
К перегородившей долину и подпирающей пруд неширокой полоске запруды прилепилось неказистое серое строение, откуда доносятся скрип и вздохи огромного водяного колеса. Ниже запруды, по берегу круто петляющей речки Долоновки, разбросаны приземистые, курящиеся дымками заводские цехи и мастерские. Среди них выделяется грузная бурая башня доменной печи, будто подпертая отвалами темно–сизой руды.
Свежий ветерок тянет в глубь распадка, и даже здесь, на опушке леса, воздух отдает горечью заводского дыма.
Настя стоит задумавшись… И, словно стаяв в жарких лучах чуть начавшего клониться к закату солнца, все — только что столь ясно зримое — расплывается, заволакивается призрачной дымкой и проступает перед глазами уже таким, каким было увидено давно–давно, много лет назад. Тогда семилетняя Настёнка в такой же жаркий день, выйдя с отцом по грибы, первый раз очутилась здесь, на этом крутом яру…
Пруда не было. По широкой долине между кочковатыми, поросшими жидким березняком берегам петляла речка. Не было ни плотины, ни домны, ни мастерских. Из того, что есть сейчас, был, пожалуй, только конторский дом на бугре да на месте теперешней Долгой улицы десятка два домишек…