Потом словно провалился в черную яму… Очнулся уже в землянке… Женщина какая‑то, лица не разглядеть, по голосу не старая еще, рану обмыла, перевязала… Положила руку на лоб, рука мягкая, прохладная, сказала: «Лежи спокойно. Утром приду»…
И не пришла…
Кто только не приходил?.. Все приходили: мать приходила, садилась в головах,, плакала, волосы седые на себе рвала… и Анютка, невеста несватаная, в сарафане цветастом прошлась перед ним павой, подбоченясь, и закружилась, закружилась, косы расплескались по ветру… и Кузькин Еремей, коротенький, вертлявый, скособочась, приплясывая в углу, верещал тоненько: «А не дам пачпорта, не дам!»…
Все приходили. Только женщина с ласковыми прохладными руками не шла…
Вчера пришла. Напоила, умыла лицо студеной водой, покормила из рук.
Спросил:
— Как звать?
Сказала:
— Придет время, узнаешь.
— Где я?
— Лежи сюжойно, никто не найдет. Завтра прйду опосля полудня.
— А когда полдепь‑то?
— Сейчас полдень. Вот примечай: как солнышко в глава заглянет, время к полудню.
— Разгородить бы оконце?
Нельзя. Нарочно лапником прикрыла. Хоть и глухое место, да вдруг кто забредет?
— А дверь?
— Уйду, сушняком завалю дверь. Не бойся, никто не найдет. Лежи спокойно.
И не лежал бы, да встать сил нет… Лежи да думай. Времени не занимать. Всю жизнь как есть передумать можно…
2
…Иван широко распахивает дверь из сеней на улицу. Злой осенний ветер швыряет в лицо хлопья мокрого снега. Иван хочет с силой захлопнуть дверь, не успевает. Руки, Анюткины желанные руки, хватают сзади за плечи, обнимают за шею…
Вашошка, милый! Хоть ты на меня не гневайся… Не могу я без тятенькинова благословения. Ведь проклянет…
— В купчихи, стало быть!
Такая у Ивана на сердце ярость, что не мила и Анютка, мокрым от слез лицом прижавшаяся к груди. Оторвать ее от сердца и швырнуть в студеную слякоть. Но тонкие девичьи руки как в замок взялись, не оторвешь.
— Ванюшка, погоди, послушай! Может, последний раз вижу тебя. Не пойду я с ним под венец. А силой поведут — в омут брошусь!.. Ванюшка, хоть ты пожалей меня!
Прикрыл ее полой кафтана, погладил по мокрым волосам.
— Плетью обуха не перешибешь… Чай, слышала батины слова: «За голытьбу беспортошную дочь не отдам. Ставь дом, заводи хозяйство — тогда сватай!»
— Ванюшка, родимый… а ты постарайся… Ведь ты мастер, золотые руки. Наживешь… А я ждать буду… сколь надо, буду ждать, Ванюшка! А то одна дорога, в омут...
…И вот у Ивана новые друзья–товарищи. Прежде на, одну колоду не сел бы, с ними рядом, а теперь друзья…
Плешивый Михеич, за, пьянство выгнанный из писцов заводской конторы, и голова всему делу — минский мещанин Иуда Каган, по указу Правительствующего Сената лишенный всех нрав состояния, битый плетьми и сосланный в Тагильский завод «за выпуск в народное обращение фальшивых кредитных билетов».