Артём поймал себя на чувстве безусловно стыдном: в эту минуту Эйхманис ему по-человечески нравился.
Он так точно, так убедительно жестикулирует, и за каждым его словом стоит необычайная самоуверенность и сила.
Если б Артёму пришлось воевать — он хотел бы себе такого офицера.
Принесли кружку, Эйхманис резко, по-хозяйски передвинул графин со своего стола на стол совещаний, стоявший впритык.
— Понимаете… — начал Борис Лукьянович, наполнив себе кружку и бережно отпив; было видно, что ему трудно объясняться. — По статье «Терроризм» чаще всего попадаются… студенты. Если студент идёт в террористы — он, как правило… в неплохой физической форме. То есть, многие из них готовят себя…
— Ну да, готовят, — в тон Борису Лукьяновичу и вроде бы без раздражения сказал Эйхманис, но Артём почувствовал, что физкультурник опасается поднять глаза на начлагеря.
Борис Лукьянович снова на несколько секунд замолчал.
— Чего не скажешь ни о рабочих, — закончил он наконец, — ни о крестьянстве… Ни о нэпманах. Ни о большинстве уголовников — у многих из которых здоровье уже подорвано. Есть, я догадываюсь, среди каэров люди, которые могли бы нам…
— Да-да, террористов из новых и каэров из бывших, — засмеялся Эйхманис; Артём наконец решился на него мельком взглянуть и сразу встретился с ним взглядом: глаза начлагеря были серые, чуть надменные и чуть усталые, зато с пушистыми и длинными ресницами: как он их уберёг до своего возраста, неясно. Он что, никогда не прикуривал на ветру?
Смех у него звучал так, что было понятно: смеётся в его кабинете только он один, всем остальным это делать необязательно.
Зубы у Эйхманиса были ровные, уши твёрдые, как бы вырезанные резцом, на подбородке заметная ямочка… и только скошенная, ускользающая какая-то линия скул, снова замеченная Артёмом, чуть портила впечатление. С такими скулами сама голова Эйхманиса казалась недостаточно крупной для его тела и напоминала что-то вроде морского валуна, который долго обтачивало море, а потом сплюнуло, сгладив то, чему нужно бы выглядеть резче и очерченней.
— …это будет славная компания, — закончил Эйхманис и тут же спросил у Артёма, впервые переведя на него взгляд. — Вот вы за что сидите, Артём?
Артём едва не поперхнулся, услышав своё имя, — он точно помнил, что Борис Лукьянович представил его просто как помощника, никак не называя, да и глупо было бы знакомить начлагеря с рядовым заключённым.
Это знание Эйхманиса могло означать всё что угодно — но Артём явственно почувствовал оглушительную гордость: его знают! Он замечен!
— Я? — переспросил Артём, что вообще было не в его привычках.