— Ты что, не знаешь, что тут такое? — спросил он на улице, прислонившись к самому уху Артёма. — Ты давно уехал, наверно? Здесь уже три дня проверка, всех арестовали: Кучераву, чекистов из ИСО, командиров дальних командировок. Тут такие дела, ты что. Надо меньше торчать на виду. А ты торчишь. В такой куртке, а торчишь.
От чеченца сильно пахло луком, возбуждением. Это был хороший запах.
— Иди, разбирайся, а потом приходи в роту, я тебя жду, брат, — сказал он очень проникновенно. — Сказали, ты с Эйхманисом работал, да? Потом, сказали, бил чекиста во дворе, да? Потом бил блатных? Ты сильный парень, приходи обязательно в роту. Что у тебя за командировка была, скажи коротко?
По двору брели очередные лагерники в свой наряд, обувь почти у всех была негодная, только у дневального Хасаева, шедшего рядом, отличные, по виду казацкие, сапоги. Выше голову Артём не мог поднять.
Вошли в ИСО, через минуту появился дежурный, тоже какой-то встревоженный, но Артём успел минуту проспать стоя.
Он чувствовал, что стоит посреди моря, под водою, но сухой.
Дежурный подплыл к нему, как рыба с вытянутым лицом: он весь плющился, этот дежурный, как будто человек рос не вниз, как полагается, а продолжался в области затылка, и длился, длился. Если заглянуть дежурному в рот — то там будет туннель. В этот рот можно засунуть руку по локоть и найти проглоченную наживку.
У Артёма начинался жар.
Он несколько раз повторил про себя слово «недосып», чтоб объяснить себе своё состояние. Но вникнуть в смысл слова было невозможно — оно странным образом было связано с кружкой чая, в которую недосыпали колотого сахара, а сахар был связан со снегом, который падал не ледяной пылью, а тяжёлыми кусками, словно его подтаскивали к самому краю неба — как к краю льдины, а потом спихивали вниз — в воду, которая по-прежнему была не сладка.
Начало разговора с дежурным Артём не помнил, хотя участвовал в этом разговоре.
Когда он пришёл в себя настолько, чтоб разговор завершить, — уже было поздно, и чеченец ушёл, не прощаясь, зато два красноармейца повели Артёма через двор. К ноге Артёма было привязано слово «карцер» и стучало при каждом шаге о брусчатку двора.
— Куртку отдал бы, всё равно расстреляют, — предложил красноармеец ещё на улице. — А я тебе курева. Ты вон прожёг её сзади. А тебе её ещё и продырявят. Дело ли.
Артём промычал несогласно.
Красноармеец схватил его за шею, придавив к стене, Артём изловчился и плюнул, слюна повисла на губе — но напугала ведь, — потом как-то вывернулся, толкнул на миг опешившего надзорного в грудь.