…Упал в собственное тело, очнулся, поймал себя на том, что видел не Бога, а собственного отца — голым — и говорил о нём.
Зажмурился, зарылся подбородком в свою куртку, снова уполз в свой полуобморок.
Было заполошно, было нервно.
Бог отец. А я отца убил. Нет мне теперь никакого Бога. Только я, сын. Сам себе Святой Дух.
«…Пока есть отец — я спрятан за его спиной от смерти. Умер отец — выходишь один на один… куда? К Богу? Куда-то выходишь. А я сам, я сам спихнул со своей дороги отца и вот вышел — и где тот, кто меня встретит? Эй, кто здесь? Есть кто?..»
Прислушался сквозь ночной, дремучий сон: никого.
«Бог не мучает. Бог оставляет навсегда. Вернись, Господи. Убей, но вернись».
Покаяния отверзи мне двери, Жизнодавче.
Бесшумно появилась даже не рука, а огромный палец — и раздавила клопа.
* * *
Под самое утро Артёму явился ангел — положил руку на грудь и пообещал, что всё будет хорошо: ничего с тобой не случится.
Вернее, он ничего не обещал, и лица его Артём не видел — но знал точно, что это вестник, пришедший сообщить: судьба твоя пока ещё тепла, милый мой.
Артём проснулся, почувствовал на груди, ровно посередине, горячий след — и заснул несказанно крепко и спокойно — он так даже на Лисьем острове не спал.
Открыл глаза — камера показалась большой, солнечной, просторной. Внутри сердца была неслыханная свобода.
Ничего не придумывая нарочно, движимый стихийным чувством дерзости, Артём рывком встал с нар — было, наверное, около шести утра — и в два шага оказался у нар Санникова.
Сложив губы бантиком, Артём изобразил истошный звонок прямо в ухо спящему:
— Бззззззззинннь! Динь-динь-динь! Санников! Пора на урок! На выход с вещами!
Санников вскочил, как ошпаренный.
— Нет! — возопил он неистово.
— Собирайся! — весело и задорно командовал Артём. — Тебя черви ждут, оголодали. В лоб — бах! — и Артём сильно ткнул Санникову пальцем в лоб. — Голова напополам, налетайте, мухи, вам чекистскую башку вскрыли, как консерву!
Санников, вытаращив глаза, смотрел на Артёма, никак не в состоянии понять, что такое здесь творится.
На остальных нарах проснулись остальные помятые узники — но никто всерьёз не решился подать голос, сказать хоть слово Артёму: бешеная улыбка на лице, страсть остервенения и вседозволенности — со всем этим не стоило связываться. Каждого за ночь подъела собственная неугомонная лихорадка.
Артём кружил по камере, как шмель, зудя и досаждая всем.
В шесть скомандовали подъём, потом принесли парящий кипяток, Артём забрал кружку у одного из чекистов — кажется, это был тот самый Гашидзе, про которого упоминал голосистый чекист в своём докладе, — встал самым первым, неспешно начал пить, не отходя от ведра, нарочито мешая другим. Гашидзе, скалясь, молчал, изредка поглядывая в ведро.