В восхищении от достигнутого этой хитростью, я стал при ней читать анакреотическую песню, очень медленно, выделяя тоном все ее красоты и наслаждаясь той радостью, что источала ее душа и что блистала в ее глазах и во всем ее лице при звуках этого прекрасного чтения. Когда я читал ей стих, который я сделал более трогательным за счет изменения нескольких слогов, она это заметила, поскольку следила за мной глазами, но, отнюдь не оскорбленная поправкой, признала мою правоту. Она сочла, что мои удары кистью не помешали тому, чтобы полотно осталось принадлежащим ей, и была исполнена радости, чувствуя, что мое удовольствие от чтения намного больше той радости, что она испытывала в этот момент. Наше взаимное наслаждение продолжалось три часа, радость наших душ, уже влюбленных, невозможно было представить себе ни более чистой, ни более сладостной. Счастливые, и еще более счастливые, если бы мы смогли остаться в этом положении; но амур — предатель и обманщик, и смеется над теми, кто полагает, что может играть с ним, не попадая в его сети.
Лишь графиня Амбруаз пришла сказать нам, что надо оставить литературу, чтобы пойти немного побыть в обществе. Клементина тут же вернулась на свое место, поблагодарив меня и являя в качестве гарантии своей благодарности кровь, которая пламенем окрасила ее красивое лицо. Когда она появилась в ассамблее, сопровождаемая мною и графиней, у нее спросили, не явилась ли она с битвы.
Был разложен стол для фараона; однако, прежде, чем сесть, я подозвал Клермона и приказал ему проследить, чтобы завтра на рассвете в мою коляску были запряжены четыре лошади для поездки в Лоди, с тем, чтобы вернуться к обеду.
Компания понтировала, как и в предыдущий день, и я был рад не увидеть в ней аббата. Я увидел там каноника, который понтировал в пределах дуката, держа перед собой кучку. Я увеличил банк и к концу игры имел удовольствие видеть всю семью довольной. Один каноник проиграл с тридцатку цехинов, но из-за этого проигрыша не стал за столом менее веселым.
Назавтра я направился в Лоди, не известив об этом никого. Я купил все книги, что счел подходящими для графини Клементины, которая знала только итальянский. Я купил переводов, которые с удивлением обнаружил в городе Лоди, который до той поры не казался мне чем-то выдающимся, помимо своего замечательного сыра, который вся неблагодарная Европа называет «пармезан». Он — не из Пармы, но из Лоди, и я не поленился поместить в тот же день мой комментарий в главу о пармезане в моем словаре сыров, который я предпринял и который впоследствии забросил, сочтя его превосходящим мои силы, как Жан-Жак счел превышающим свои возможности свой труд по ботанике. Он тогда взял имя «Рено Ботаник». Quisque histrioniam exercel