, поскольку, кроме того, что рана, которую нанесла моему сердцу Шарлота, еще не затянулась, я начинал терять свою храбрость, видя, что женщины уже не оказывают мне того приема, который оказывали раньше.
Я стал часто посещать театр, который был в ста шагах от дома, где я жил, и балы-маскарады, которые завел в Мадриде граф д'Аранда в зале, наскоро сооруженном, которые называли Los scannos del PeraL. Испанская комедия была полна несуразностей, но не вызывала у меня отвращения. Я посмотрел «сакраментальные акты»[46], которые некоторое время спустя были в Мадриде запрещены, и отметил недостойное бесстыдство полиции в том, как построены были ложи, называемые apposientos. Вместо того, чтобы иметь впереди барьеры, которые не позволяли тем, кто находится в партере, видеть ноги мужчин и юбки женщин, все эти ложи были прозрачны, имея, вместо заграждений, только две колонны, поддерживающие потолок. Монах-методист, сидевший рядом со мной, сказал мне благочестиво, что этот порядок очень разумен, и удивился, что в Италии так не заведено.
— Что вы находите в этом удивительного?
— Это удивительно, так как дама и месье, будучи уверены, что те, кто находится в партере, не видят их рук, могут найти им дурное применение.
— Какое применение?
— Боже меня сохрани. Дама смогла бы пожимать руку месье.
Вдоволь посмеявшись и узнав, что такое пожимать руку, я сказал ему, что итальянцы и французы не засоряют себе голову подобными соображениями. В большой отапливаемой ложе, расположенной напротив театра, находились los padres Инквизиции, чтобы наблюдать за правильностью нравов зрителей и актеров. Внезапно я услышал, как часовой, стоящий в дверях партера, вскричал громким голосом: dios (Боже). При этом крике я увидел, как зрители, мужчины и женщины, и актеры, находящиеся на сцене, прервали свои роли, чтобы броситься на колени, и оставались так до тех пор, пока не услышали колокол, звонящий на улице. Звон этого колокола означал, что проходит священник, несущий предсмертное причастие больному. Испанцы наставлены таким образом, чтобы во всем не терять из виду религии. Нет ни одной куртизанки, которая, находясь со своим любовником и будучи охвачена любовным желанием, решилась бы отдаться, не прикрыв сначала платком распятие и повернув к стене картины с изображениями каких-либо святых. Тот, кто над этим смеется, мужчина, который назовет эту церемонию абсурдной и суеверной, будет сочтен атеистом, и куртизанка, может быть, пойдет на него донести.
Любой мужчина в Мадриде, который пойдет в гостиницу с женщиной, чтобы заказать обед в отдельной комнате, будет сразу обслужен, но главный лакей гостиницы останется там присутствовать до конца обеда, чтобы иметь возможность затем поклясться, что эти две персоны не делали в этой комнате ничего другого, кроме как ели и пили… Несмотря на все эти запреты и даже благодаря им, разврат в Мадриде процветает. Мужчины и женщины вместе только и думают о том, чтобы сделать напрасным весь этот надзор. У всех женщин есть болезнь, которую они называют «белые цветы», но неосторожные, которые ее подхватили, замечают через двадцать четыре часа, что они побелели. Этот недостаток у женщин всеобщий, и меня заверили, что даже монашки ему подвержены, не провинившись никоим образом перед своим божественным супругом.