Вскакиваю и, задевая за сучья, с яблоком в руках спешу. Соня стоит в дверях и смотрит, смотрит, как я иду. Догадавшись, что она наблюдает за мной, я чувствую, что ноги мои путаются, подкашиваются. Чтобы подавить смущение, я улыбаюсь во весь рот. А она все смотрит. И у меня невольно вырвался вопрос:
— Что так… уставились на меня?
— Я? Вот не думала.
— Нашел! — вдруг ни с того, ни с сего показываю ей яблоко. — Куда его?
— Ах, беда! — смеется она. — Держите покрепче, пригодится… Давайте читать!
Когда она окончила чтение, на лице у нее тоже был испуг. Не боялась ли она, что я, по ее примеру, расхохочусь?
— Хорошо, Соня!
— Честное слово?
— Правда, чисто вышло, и «ура» не надо.
— Если хорошо, переписывайте, а я пойду.
Пока я переписывал, Соня несколько раз то приходила, то уходила молча, не мешая мне. Вот снова скрипнула калитка, и Соня, гремя тарелками, появилась в садике. Подошла к столу и начала сбрасывать с него все, что мешало.
— А я… не мешаю?
— Сказала бы, да обидитесь.
— Догадываюсь, — и выхожу из сарайчика.
В саду почти темно. На западе горит заря. Стада пригнали, с улицы слышен вечерний шум. С токов и полей вернулись люди. Оглядываюсь на сарайчик. Там огонек. И дверь приотворена. Огонек виден сквозь щель, будто по двери провели огненную линию. Затем дверь тихо открывается, полоска света падает на деревья, на колодец в саду. Некоторое время Соня стоит в дверях. Это, видимо, безмолвный знак мне, чтобы я шел. И я торопливо иду к сараю.
— Ого! — невольно восклицаю я, глянув на стол.
Соня с поклоном встречает и ведет к столу.
— Пожалуйста, отведайте хлеба–соли.
— Да тут не только хлеб–соль, тут я вижу… Со–оня, что я вижу?
— Все, что бог послал.
— И вы… пить будете? — киваю ей на бутылку с какой‑то настойкой на вишнях.
— И гулять буду… А смерть придет, умирать буду, — вздыхает Соня.
На столе — маленькая, с кружевами скатерть. На ней тарелки, белая миска с чем‑то, огурцы, арбуз, куча яблок и пеклеванный хлеб. При мерцающем свете толстой свечи все в этом сарайчике выглядит иначе, чем днем: таинственнее, уютнее.
— С чего начнем, хозяин? — спрашивает Соня.
— Вон с чего, хозяйка, — указываю на бутылку.
— Нет, вот с чего, — и она открывает миску, накладывает мне ароматного вареного мяса с молодой картошкой и приказывает:
— Можете теперь смело говорить: есть хочу.
Наливает в стопки янтарную жидкость.
— За что?
— За… нашу дружбу.
Мы чокнулись. Не так‑то легко ей одолеть стопку настоенного спирта. Она покраснела, но пьет, старается.
— Молодец, Соня!
Она наливает еще…
Где‑то запел петух, ему откликнулся другой, третий, а мы все сидим и говорим, говорим.