Повести

 — На сход, дядя Иван! — позвал десятский Филька Шкалик.

 — Что там? — спросил отец.

Десятский постучал ногой об ногу, стряхнул снег.

 — Пастухов нанимать.

 — А–а! — протянул отец. Помедлив, предложил: — Садись, картошки поешь.

Шкалик посмотрел в черепушку.

 — У самих мало.

 — Петька, — обратился отец ко мне, — пощупай‑ка, не готова ли в голландке?

Я взял кочергу, принялся ворошить золу. Прямо на пол выкатывались картофелины.

 — Готовы. Которые с сырцой.

 — Горячо сыро не бывает, — заметил отец и указал Шкалику на картошку: — Ешь, грейся.

 — Морозно на дворе‑то? — спросила мать.

У десятского на усах оттаивали сосульки.

 — Завернуло крепко, тетка Арина. Того гляди, либо нос, либо ухо отхватит.

На улице действительно «завернуло». Холод проникал сквозь непромазанные окна. Стекла были мохнатые. Мороз пробирался в пазы между бревен, пушистым инеем оседал в углах нашей избенки. Когда отворялась дверь, по полу стремительно мчалась густая, холодная волна.

Шкалик ел картошку, грея о нее руки, а мы, ребята, смотрели на него. Мы были рады: как ни бедны вот, а все‑таки пригласили человека и угощаем. Я отбирал для Шкалика самые хорошие картофелины и, подкладывая ему, приговаривал:

 — Ешь, дядя Филипп, ешь. Ты на нас не гляди, мы давно наелись.

 — Нет, надо идти, — проговорил Шкалик.

Мать принялась советовать:

 — Успеешь, время‑то много. А ты клади больше горячего, не замерзнешь.

 — Ей–богу, наелся. Большое спасибо.

Филька нахлобучил шапчонку, надел на руки варежки, постучал палкой по валенкам и направился к двери.

 — Всех пастухов нанимать? — спросил отец.

 — Нет, сперва к коровам.

 — Кого наймут, не знай?

 — Трое будут торговаться. Приходи, дядя Иван.

 — Надо бы, только морозно.

 — Магарыч будет.

И десятский подмигнул отцу.

 — Надо бы пойти, — уже увереннее проговорил отец.

Шкалик ушел, а мать, помедлив, заворчала на отца:

 — Чего сидишь? Сходил бы, поглядел, как скотина‑то на дворе. Объягнится овца, нетколи ягненка морозом прихватит. Убери скотину, подмялки принеси в избу, тогда уж иди.

Убирать скотину вышел и я. В худые сени, как ни затыкали мы дыры соломой, намело ворох снега. Но в сенях все же тише, чем на дворе. Двор у нас без навеса, и две овцы да старая, с шишкой в паху, корова жались в углу. В другом углу стоял сивый, вернее, белый, мерин. Я ему дал прозвище «Князь Серебряный».

 — Ты, Петя, брось Князю овсяной соломы! — крикнул отец.

Почуяв, что несут корм, Князь тихо заржал, пере ступая толстыми ногами. Они так у него хрустели, будто кто‑то ломал сухой хворост.

 — Ешь, Князь, ешь! — посоветовал я мерину. — Ночь долгая, подтянет тебе живот.