А Устя живо подхватила:
«Я без души лето целое все пела».
— Ты все пела? — усмехнулся дьяконов сын. — Это дело!
И указал на дверь:
Стогов снова похлопал в ладоши, снова крикнул.
— Так и в жизни. Кто поет, кто работает. Всему — время.
Читали еще «Квартет», «Волк на псарне», «Ворона и лисица». Вдвоем читали «Демьянову уху». Почти после каждой басни Стогов повторял: «Так и в жизни».
— Ну–с, дети, а кто из вас знает стихи великого Пушкина?
— Знаем, — ответили мы.
У меня даже сердце зашлось. Я все еще не решил — читать мне или нет?
— Кто знает «Сказку о рыбаке и рыбке»? — спросил Стогов. — Помните жадную старуху и ее мужа, дурака, простофилю? Старухе мало было корыта, мало хорошей избы, мало хором. Захотела старуха царицей быть и захотела золотую рыбку служанкой у себя иметь. Погубила старуху жадность. Опять осталась с разбитым корытом.
И он сам очень хорошо продекламировал конец сказки:
Долго у моря ждал он ответа.
Не дождался, к старухе воротился.
Глядь: опять перед ним землянка,
На пороге сидит его старуха,
А перед нею разбитое корыто.
Читать Пушкина вызвалась Настя. Она подняла руку.
— Ну‑ка–с, ну‑ка–с, девочка, что ты знаешь?
— «Утопленника», — ответила Настя.
— О–о!.. — воскликнул Стогов. — Читай!
Настя, чуть запинаясь, начала:
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! Тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
Потом читала она уже без запинки, но и не повышая голоса. В том месте, где говорится, как в «распухнувшее тело раки черные впились», Стогов так крякнул, будто раки впились в него самого.
И когда Настя кончила, Стогов, совсем уж ни к чему, произнес:
— Вот и в жизни… раки черные впились.
Я глянул в окна. Рассвет. Завтра выгонять стадо. Пора бы мне спать.
— Кто еще знает Пушкина?
— Я! — отозвался сын управляющего и посмотрел на своего отца.
— Пожалуйста, — расплылся Стогов в улыбке. — Пожалуйста, Юрий Федорович! — назвал он его по отчеству. — Что вы будете читать?
— Начало второй главы «Евгения Онегина».
— О–о, это великоле–епно–о!.. — растрогался попечитель.
Сын управляющего провел по волосам рукой и, преодолевая робость, начал, высоко подняв голову:
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок:
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мелькали селы здесь и там,
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный запущенный сад,
Приют задумчивых Дриад.
— Изу–уми–ителыю! — взревел Стогов. — Грандио–озно!
Подбежал к сыну управляющего, обнял его, поцеловал в лоб. Тучный, огромный, вернулся к столу и, обращаясь к батюшке, к управляющему и к народу, воскликнул: