Она обыскала весь тротуар и всю подъездную дорожку. Браслета не было нигде. Либо она обронила его на улице, и кто-то уже подобрал его и взял себе, либо он соскочил с руки, когда она вертела его в машине, и теперь едет обратно в Роли, где Эмили села в такси на автобусной станции.
Это был мамин браслет. Далси очень его любила и никогда не снимала. Впадая в задумчивость, она теребила подвеску в виде полумесяца — почему-то всегда только ее, — так что она заметно поистерлась по сравнению с остальными.
Эмили вернулась в дом. Ей до сих пор не верилось, что она потеряла браслет.
Из глубины дома раздался звук, будто захлопнулась дверца сушилки, и из кухни вышел дедушка.
— Сирень, — сказала ему Эмили, когда они встретились в прихожей, где она задержалась и дождалась, пока он ее заметит. Она не хотела его напугать своим неожиданным появлением.
Он посмотрел на нее с опаской, словно боялся, что она с ним сыграет какую-то шутку.
— Сирень?
— Ты просил сказать, какие обои в маминой комнате. На них сирень.
— Да. Когда она была маленькой, там всегда были цветы. Обычно розы. А когда она стала старше, они постоянно менялись. Помню, однажды там были молнии на черном фоне. А еще была синяя чешуя, как на брюхе дракона. Ей это жутко не нравилось, но она не смогла их поменять.
Эмили улыбнулась.
— На нее не похоже. Как-то раз… — Она умолкла на полуслове, увидев, что дедушка отвернулся. Он не хотел знать. В последний раз он видел дочь двадцать лет назад. Неужели ему неинтересно? Эмили стало обидно. — Наверное, я пойду спать, — пробормотала она, отвернувшись.
— Есть не хочешь? — спросил он, следуя за ней на некотором отдалении. — Я утром сходил в магазин. Купил подростковой еды.
Уже поставив ногу на первую ступеньку лестницы, Эмили обернулась к деду, и тот резко остановился и сделал шаг назад.
— Спасибо, — сказала она. — Но я правда очень устала.
Он кивнул:
— Хорошо. Тогда, может быть, завтра.
Эмили вернулась в спальню, бывшую мамину комнату, и упала на кровать. От матраса пахнуло затхлостью. Эмили уставилась в потолок. Мотыльки налетели на свет и теперь кружились вокруг хрустальной люстры, затянутой паутиной. Ее мама выросла в комнате с хрустальной люстрой? И это та же сама женщина, которая вечно ругала Эмили, если та забывала выключить свет, уходя из комнаты.
Эмили протянула руку, подняла с пола несколько своих вещей и уткнулась в них лицом. Одежда пахла знакомо. Она пахла домом и мамиными ароматическими свечами. Эмили крепко зажмурилась, очень стараясь не заплакать. Еще рано судить, было ли это решение ошибкой. Но даже если и было, теперь уже ничего не исправишь. И уж один год она выдержит.