Год выдался тяжелый. Сто двенадцать студентов из ее колледжа умерли. Еще двести тяжело заболели.
Не стало Джона Файетта.
Занятия драмкружка продолжались, но спектаклей они больше не давали. В школе наступила какая-то мертвенная тишина. Общий психоз все нарастал, поползли слухи, что высокая смертность вызвана не ошибкой в конструировании ПД, а эпидемией чумы.
Нет, это была не чума.
Два миллиона ее соотечественников заболели. Один миллион умер.
Из специальной литературы Летиция узнала, что обрушившееся на них бедствие — самое ужасное за всю историю Соединенных Штатов. По всей стране начались беспорядки. Разъяренные толпы смели центры подготовки ПД. Женщины, беременные ПД, требовали легализации абортов. Общество Рифкина снова превратилось в весомую политическую силу.
Каждый день, слушая новости после занятий, Летиция поражалась, насколько банальное благополучие ее семьи не вяжется с общей обстановкой в стране. В их семье никто не болеет. Дети растут нормальными.
За две недели перед выпуском к ней подошла Эдна Корман.
— Могу я с тобой поговорить? — спросила она. — Давай найдем место поспокойнее.
— Да, конечно, — тут же согласилась Летиция.
Близкими подругами они так и не стали, но Летиция находила Эдну Корман вполне сносной. Она увела ее в старую ванную комнату, с белыми плитками на стенах, где каждое слово отдавалось гулким эхом.
— Ты знаешь, все, особенно старшие, смотрят на меня так, словно ждут, что у меня вот-вот ноги подкосятся, — сказала Эдна. — Я больше не могу этого вынести. Мне кажется, я не заболею. Но у меня такое чувство, что люди боятся ко мне прикоснуться.
— Да, я знаю, — сказала Летиция.
— Но почему? — спросила Эдна дрожащим голосом.
— Я и сама не могу понять.
Эдна стояла перед ней, безвольно опустив руки.
— Неужели мы в чем-то виноваты? — спросила она.
— Нет. И ты это знаешь.
— Тогда объясни мне, пожалуйста.
— Объяснить что?
— Объясни, как нам выбраться из этого положения.
Летиция какое-то время молча смотрела на нее, а потом обняла за плечи и прижала к себе.
— Кажется, я знаю, — сказала она.
За пять дней до выпускного вечера Летиция попросила Рутгера предоставить ей слово на церемонии. Рутгер слушал ее, сидя за письменным столом и скрестив руки на груди.
— А зачем тебе это? — поинтересовался он.
— Есть вещи, о которых никто не говорит, но сказать о которых необходимо. И если никто другой не может этого сделать, то… — она сглотнула подступивший к горлу комок, — то… доверьте это мне.
Он посмотрел на нее с сомнением:
— Ты действительно считаешь, что способна сказать что-то важное?