— Да будет так, — ласково заключила Беренгария. Затем тон ее сделался более озабоченным: — Ты намереваешься отплыть на корабле пилигримов?
— Да. Мы выходим в море завтра.
— Так скоро! — Горло королевы сжалось. — Быть может, это и к лучшему. Долгие проводы мучительны. Нужно послать к Джоанне. Как и я, она несомненно пожелает написать Элеоноре… если ты будешь настолько добра, чтобы послужить нам курьером.
— Я с готовностью сделаю это. Я стремлюсь увидеть королеву-мать почти так же, как свой Хоукхест.
Преклоняясь перед этой храброй и не имеющей себе равных леди, она собиралась вновь во всем покаяться. Если через лабиринт вины и греха существовал путь к какому-то мирному исходу, в котором предстояло влачить ей остаток своих бесконечных дней, то Элеонора найдет его. В этой вере заключалась последняя надежда Иден.
— Я должна немедленно послать известие Ричарду в Аскалон, — деловито сказала Беренгария. — У его гонца будет немного времени, чтобы застать галеру. Есть еще Алис… Матильда… и, может быть, некоторые рыцари Ричарда пожелают отправить письма. Если бы к тому же вернулся твой Жиль! Я сразу же отошлю его домой, как только он появится… Тебя не будет тяготить такое количество поручений? Элеонора проследит, чтобы все было доставлено по назначению.
Она повеселела, охотно планируя счастье других, но за легко слетающими словами неслышно неслась отчаянная мольба о том, чтобы и Тристан де Жарнак, исчезнувший так внезапно, объявился до отплытия корабля.
Мольба ее осталась без ответа.
Однако она постаралась никак не выказать своего уныния, но направила все усилия на то, чтобы сделать отплытие Иден приятным, насколько это было возможно. Действительно, маленькая кавалькада, спустившаяся оранжевым солнечным утром к искрящейся голубизной гавани, была не менее веселой и празднично украшенной, чем та, что провожала из Мессины саму Элеонору. Многие из стоявших теперь в толпе на берегу гавани, среди суетящихся полуобнаженных матросов и пилигримов в соломенных шляпах, стали за это время друзьями Иден. Только отсутствие короля делало этот случай менее торжественным… и отсутствие еще одного человека, о котором никто не упоминал, менее счастливым.
Ксанф, державшая за руку возбужденную и болтавшую без умолку Мину, была первой, кто позволил себе слезы, ибо ее горячая натура бунтовала против чопорных манер высокопоставленных дам.
— Вспоминайте иногда обо мне, хозяйка, — воскликнула она, и черные глаза вспыхнули горячей привязанностью, когда она поцеловала Иден руку. — Я никогда не забуду, что именно вы дали мне чудесную новую жизнь!