Триумф Роммеля стал моим поражением. Я стал одним из тридцати трех тысяч, вынужденных сдаться врагу, и, в конце концов, после серии перемещений, слишком унизительных, чтобы их здесь описывать, оказался в обнесенном колючей проволокой итальянском лагере для военнопленных. Почему итальянском — понятия не имею. Единственное объяснение этого факта, которое мне приходит в голову, — это то, что он был ближе к Тобруку, чем к Германии, и что итальянцы были рады принять английских пленников после серии наших отступлений в Северной Африке. Но я к тому времени был настолько подавлен, что мне было все равно, в Италии ли я, в Германии или в Томбукту.
Бог, очевидно, в сотрудничестве с моим двуглавым чудовищем, придумал для меня гораздо более изощренную кару, чем просто смерть, чтобы наказать за случайное убийство Джонаса. Я был активным человеком, который терпеть не мог безделья и не любил отказывать себе в плотских радостях. А меня ждали три года полного отсутствия женщин и такая бездеятельность, что я чуть не сошел с ума, — это было для меня сущим наказанием.
Я был там до конца войны.
Моя жажда деятельности невольно сделала меня лидером среди пленников. Я организовывал концерты, чтения стихов, гимнастические соревнования и десятки других мероприятий, чтобы занять всех, в том числе и себя. Из человека, который в школе демонстрировал только непослушание и неподчинение, я превратился в заядлого общественника.
— Да ты просто чертов торнадо, — сказал наш местный острослов, коренной лондонец из Ист-Энда. — Из тебя так и сыплются всякие идеи. Тебя надо называть майор Всезнайка, а не майор Касталлак. Тебя неправильно крестили.
Я не сбежал. Я помог сбежать четверым, включая своего лучшего друга, и как раз готовился последовать за ними, когда всех их привели обратно и расстреляли. После этого я занимался только концертами и гимнастикой.
Я начал мечтать, и мечтал днем и ночью. Когда я спал, мне снился Корнуолл и Пенмаррик. Мне снилась Изабелла. Мне снилось прошлое: моя старая няня, как она добавляет по чайной ложке джина в чай и читает мне перед сном истории про чертенят; отец, который говорит: «Няня ушла. У тебя будет новая няня, и жить ты будешь в одной детской с Элизабет»; Лиззи, пухленькая и черноволосая, с леденцом в руке. Мариана мне тоже снилась — красивая, лучшая на балу, она сходит по большой лестнице Пенмаррика, а за ней идет Маркус, веселый, очаровательный Маркус, прирожденный аристократ, и вдруг Жанна хватает меня за руку и говорит: «О, Мариана такая хорошенькая! Ах, если бы я была такая же хорошенькая! Какой прекрасный бал!» Но потом бальная зала превращалась в конюшни Пенмаррика, и несчастный Адриан бормотал Уильяму: «Как ты думаешь, все уже догадались, кто мы?» Неожиданно появлялся отец, клал руку на плечо Адриана, потом сцена менялась, и Филип кричал что-то о Сеннен-Гарт, а в следующую секунду я был на двести сороковом уровне, а Тревоз говорил, смеясь: «От одного бокала сидра ничего не случится!» — После этого шли похороны и смерти, так много смертей… Смерть охотилась и за мной, но я был жив, и останусь жив и в здравом рассудке, потому что Изабелла меня ждет, и я когда-нибудь вернусь домой.