— Что тебе надо? — рычит Элвис. — Я был в кабинете химии и видел, что ты нарисовала на доске.
— Ваш портрет? Как это прелестно! — говорю.
— Прелестно! Да это же мерзость!
— Ах, ах, и кто же посмел нарисовать вас в чем мать родила, с огромной трубкой во рту?
— Да, кто посмел?
— Не знаю. Первый раз слышу.
Элвис грозно шевелит бровями:
— Ужасное, ужасное поведение! А еще девочки. В наше время за такие дела уши надирали.
— Знаете, я совершенно с вами согласна, мистер Эттвуд. Дисциплина у нас в школе — отвратная. Я так просила мисс Хитон надрать мне уши, когда меня оставили после уроков, но она меня и слушать не захотела. А вы знаете, что в школе для мальчиков до сих пор практикуют розги?
Элвис расправил плечи и вытянулся в полный рост (это метр с кепкой-то):
— Вот-вот, я бы и в вашей школе ввел розги. Потому что никакие нотации вам не помогают.
— Совершенно с вами согласна, мистер Эттвуд. Нотации — это все фигня, вы уж меня извините. На основах религии я очень часто поднимаю вопрос о розгах, да какое там. — Элвис весь напрягся, не понимая, в чем подвох. А я продолжаю: — Уж не знаю, в курсе вы или нет, но нам, девочкам, нужна сильная рука. В вашем лице. Вы думаете, почему мы так безобразничаем? Да потому, что нам не хватает вашего отцовского внимания. Ведь мы вас так уважаем, так уважаем. Мы все ерничаем, но на самом деле даже домой идти не хочется, так вы нам дороги.
Услышав эти слова, Элвис гордо выпячивает грудь и говорит:
— Вот когда я был школьником, нас держали в ежовых рукавицах. В полседьмого подъем, в полдевятого отбой, и весь день как пчелки.
— Вот, видите? Вы прямо как мой папа. У него похожие методы воспитания.
Слышно, как за туалетом трещат кусты — наверное, девчонки уже просто полегли от смеха.
— Мне так приятно было пообщаться с вами, мистер Эттвуд, — говорю я. — Вы мне как отец родной.
Элвис растроган чуть ли не до слез. Он вытаскивает из кармана трубку, закуривает ее и мечтательно произносит:
— Что ж… Я всегда рад… Эх, прошло мое беззаботное детство… У меня, знаешь ли, была игрушечная железная дорога, и заводной паровозик с вагончиками. Я их до сих храню дома в коробке.
— Ой, звонок, — прерываю его я. — Извините, у меня английский. «Грозовой переврал» и все такое.
Я завернула за туалет, а там Рози хохочет в кустах, натянув на голову пальто.
По дороге домой
16.15
Идем с Джаской и болтаем.
— Не может быть, чтоб все было так просто, — говорю я.
— Да, не может быть.
Навстречу нам — фоксвудские мальчишки, с ужимками орангутанов и грязными приколами, типа: «Эй, девчонки, а покажите нам…»