— Я такие повести не читаю и тебе не советую, — принялась запоздало воспитывать дочь баба Клава. Потом спохватилась. — Ну, может, и был чей сын. Хотя Санька любил потрепаться. Выкинь ты это из головы.
И снова попыталась объяснить возникшей из небытия дочери, почему не сказала о ее существовании младшим детям, сестре и брату Зины.
— Соседям, что знали меня до войны, сказала, что ты умерла. А сейчас и соседей тех не осталось. В этот дом нас из ветхого жилья переселили, все новые. И теперь на старости лет не хочу позориться. Подожди уж чуть, вот помру, тогда и объясняйтесь без меня. А сейчас не стану смуту в семье наводить.
Женщины присели на лавку в церковном садике.
— Так все же когда ты познакомишь меня с Олей и Колей? — вновь завела свою песнь упрямая Зинаида.
— Зинка, не мотай мне нервы! — привычно, как и много лет назад, воскликнула баба Клава, будто вновь дочь ее была непокорным подростком, а сама она задерганной матерью близнецов-грудничков.
Зина презрительно поджала губы. И снова это была уверенная в себе женщина в нарядной шляпе то ли пирожком, то ли лодочкой, в плаще, украшенном погонами, входившими в моду каждые тридцать лет, в туфлях на высоких устойчивых каблуках. Она не умела долго расстраиваться и сказала с улыбкой:
— А не боишься, что я сама к ним наведаюсь и все расскажу?
Баба Клава поспешно вытащила валидол из сумочки и положила таблетку под язык. Присела на лавку в привокзальном садике.
— Зинуля, доча, дай дожить по-человечески, не губи.
— Тогда дай слово, что сама приедешь. Я хочу, чтобы дети знали, что у них есть бабка. А потом про близнецов им расскажем. Давай-ка я тебе телефон наш запишу.
Баба Клава поискала в сумке бумажку, не нашла. Вернулась в церковь, взяла со столика для прихожан клочок, на котором верующие записывали имена близких, заказывая молитвы о здравии или за упокой. Снова вышла. Протянула бумажку Зинаиде:
— Записывай. Вот и карандашик взяла там, сейчас напишешь, и назад отнесу.
Зина написала первые цифры номера и замерла с карандашом в руке:
— Ну, мать, даешь. Ты чего подсунула: «За упокой»!
Она ткнула острием карандаша в заголовок квитка.
— Да ладно, это я сослепу, без очков, не посмотрела, какую бумажку брала. Тебе ли, молодой еще женщине, быть суеверной.
На этом месте Надежда Петровна, рассказывая Маргарите историю, перекрестилась.
— И представляешь, Риточка, бумажка-то пророческая оказалась.
— Как пророческая? — Маргарита Андреевна подалась вперед. Резкое торможение электрички чуть не столкнуло женщин лбами. — Баба Клава еще долго прожила, только в двухтысячном умерла, ей тогда уже девяносто стукнуло!