— Разве вы не знаете? — удивляется старуха.
— Ее нет? — почти кричу я, и крик мой эхом разносится по пустой квартире.
— Здесь… здесь… только она больна…
Уже не слушая старухи, натыкаясь на вещи, пробираюсь в темноте заставленного коридора к знвкомой двери и рывком открываю ее.
При мигающем, слабом свете коптилки первое, что я различаю в полумраке, — маленькая, серая, бритая голова на подушке, с желтым сморщенным лицом. Неужели это она — Лиля!..
Но она не узнает меня, взгляд у нее мутный, невидящий… Старуха что-то говорит, и вдруг голова на подушке медленно поворачивается ко мне. В глазах появляется огонек, жизнь, и губы чуть слышно шепчут: «Милый… пришел…»
Две длинные, худые и почти невесомые руки тянутся ко мне из-под одеяла. Я, видевший на фронте все, готов кричать, но огромным усилием воли сдерживаюсь, бросаюсь на колени и, целуя эти тонкие косточки, покрытые только кожей, твержу, твержу какие-то слова утешения, и Лиля, я вижу, загорается надеждой, оживляется и уже утешает меня:
— Я поправлюсь, обязательно поправлюсь, мне надо только немного какого-нибудь масла, и я встану. У меня ведь никогда не было подкожного жира, и вот от этого все и случилось…
А старуха в это время говорит мне что-то об украденных или потерянных карточках и о том, что все было бы ничего, но вот уже неделя, как у Лили отнялись ноги. Я отдаю ей свой продуктовый мешок, но в нем так мало! Выбегаю на улицу, ломаю первый попавшийся забор, приношу доски в дом и спешу к единственному хорошо знакомому мне врачу… Когда мы с доктором наконец приходим, в печке уже горят доски, в комнате тепло, и Лиле как будто значительно лучше. Но врач, осмотрев ее, выходит ко мне в коридор и сразу разбивает все мои возникшие надежды:
— Поздно!.. Слишком поздно!..
Что было потом, помню плохо. Знаю только, что я все же еще уверял Лилю в скором ее выздоровлении, обещал быть снова у нее завтра — хотя знал, что и это невозможно!
Пришел я в себя лишь на Невской Дубровке, на «пятачке», единственном нашем кусочке земли, отбитом у немцев, на левом, занятом ими, берегу Невы. За него, за этот мысок, уже много дней идет здесь беспрерывный, яростный бой. И я со своим пулеметом страстно участвую в нем — посылая очередь за очередью в тех, кто сделал это!.. Но скоро тупой удар в голову снова погружает меня в небытие.
Очнулся лишь в госпитале, на Большой земле. Письма на Кировский возвращаются обратно — «за ненахождением адресата». А позднее сообщают, что и дом разобран на топливо…
Снова фронт и снова госпиталь, и вот я опять здесь у дорогих мне белых львов… Вчера был на Кировском, видел заросший пустырь и камни старого фундамента за новым дощатым забором… О Лиле никто ничего не знает. Вчера же мне сообщили, что и Сережа убит под Ригой!..