А дальше произошло то, чего уж никак не ожидал Цицерон. Октавиан прекрасно понимал, что взять власть над Римом в одиночку ему пока не по силам, а потому пошел с Марком Антонием на соглашение. Три человека, непричастные к убийству Цезаря — Марк Антоний, Октавиан и Лепид, — заключили договор о триумвирате. При этом Октавиан просто… пожертвовал Цицероном, когда Антоний в свою очередь потребовал включить оратора в проскрипционный список!
Марк Антоний вернулся домой весьма довольный.
— Жена! Фульвия!
Та лишь повернула голову в его сторону, не отрывая глаз от рук рабыни, размешивающей крем для лица.
— Тиана, не сыпь столько белил, я же буду похожа на куклу! Или на тощую вдову Цезаря.
— Да, госпожа, — кивнула рабыня, продолжая работу.
Марк Антоний жестом приказал слугам покинуть помещение и, усевшись в большое кресло, похлопал рукой рядом, призывая жену к себе:
— Можешь радоваться, ненавистный тебе Цицерон приговорен, его внесли в проскрипционные списки!
Фульвия не спешила присоединиться к мужу, она остановилась перед Марком и, строптиво дернув плечиком, фыркнула:
— Этого мало.
Антоний расхохотался:
— Мало?! Но он будет убит, его имущество отойдет казне, а рабы получат свободу. Что еще?
— Этого мало, — упрямо повторила женщина. — Я хочу, чтобы его казнили прилюдно!
— Это уж слишком, — смущенно пробормотал Марк. Как бы он ни был зол на проклятого болтуна, едва не погубившего его самого, все же Марк Антоний слишком добродушен, чтобы желать публичной казни оратора. К тому же у Цицерона много сторонников, его убийство и так вызовет новые нападки на самого Антония.
Марк поднялся, уже жалея, что ввязался в разговор с женой, нужно было просто сообщить Фульвии новость, и все. Мало ли что еще придет в голову этой женщине, недаром Фульвию зовут неистовой. Та неожиданно согласилась:
— Хорошо, но я хочу его голову!
— Что?! — Марк уже сделал несколько шагов к выходу и обернулся, изумленный требованием. — Зачем тебе его голова?
— Пусть принесут!
— Хорошо.
Он просто не знал, что ответить, а потому согласился, но, чтобы не продолжать, повернулся спиной.
— И руку. Ту, которой он писал свои филиппики!
Спина Антония на мгновение замерла, потом он коротко кивнул и поспешил прочь.
Цицерон был в ужасе. О где вы, благословенные времена правления Цезаря, когда можно было говорить что думаешь, а потом просто попросить у обиженного диктатора прощения?! Цезарь умен и справедлив. Почти всегда справедлив. Был справедлив, его больше нет. И теперь в Риме сцепились между собой уже не сенаторы, а триумвиры.
Философ встал и прошелся по атриуму, он был настолько возбужден, что не мог даже писать. Это плохо, для ясности действий нужна ясность мыслей, а ее как раз не было. Четыре блестящих филиппики против Марка Антония, произнесенные в сенате, привели к тому, что жертвой стал он сам!