на вилы уроню. Понял?
Бруно икнул и скосился на Анафаэля испуганными глазами.
— Ты понял? — Голос у Найда прерывался, голова кружилась. Он вздернул длинного послушника на ноги, словно пушинку. Бруно проблеял что-то, часто кивая головой. К гладкой щеке прилип комочек каши. — Тогда в лечницу иди. Там перевяжут, — во всеуслышание сказал Найд и выпустил жертву. Цепляясь полами подрясника за скамейки и поскуливая, Бруно понесся по проходу, будто за ним гнался целый легион Темных. Когда они снова встретились в общей спальне, от обычной язвительности новиция не осталось и следа. Рисовальщик усиленно делал вид, что Анафаэля не существует, и после молитвы улегся к нему спиной.
Ноа Найд увидел на общей заутрене. Монашек выглядел бледным и более неприкаянным, чем обычно. Сердце Анафаэля стиснула жалость, но он не хотел приближаться к пареньку, чтобы не ставить под сомнение защитившую его легенду.
Через пару дней Найду стало казаться, что он был фаршированным поросенком с яблоком во рту и лежал на блюде перед братом Мефодием, который то и дело колол его вилкой… точнее, хлопал по лбу поварешкой. Единственная разница состояла в том, что Найду приходилось работать. Два пальца на левой руке и один на правой украсили порезы от туповатого ножа. Фруктовый сок разъедал ранки, не давая им заживать, и скоро несчастные пальцы распухли и почти перестали сгибаться. Когда послушник продемонстрировал их брату повару, Мефодий только огрел его по рукам поварешкой: строптивец, конечно, сам виноват — плохо молился об исцелении Свету.
Найд потерпел еще полдня, а потом под предлогом посещения уборной ускользнул в лечницу — выпросить у брата Симеона листков безвременника от нарывов. На полпути через припорошенный снегом палисад Найд понял — что-то случилось. У дверей корпуса стояла повозка — чужая, не монастырская. Иноки и миряне из деревенских суетились, снимая с нее безжизненные тела и внося в лечницу. Кое-кто из прибывших мог ковылять сам, опираясь на подставленное плечо. От раненых и возниц несло дымом, кровью и смертью. Утоптанный снег между колесами покрылся красными пятнами — в повозке было щелястое дно.
Стояла удивительная тишина, как будто ужас случившегося наложил печать на уста страдающих людей, и они сносили боль молча, только изредка издавая сдавленные звуки. Сцена казалась настолько чуждой для мирной жизни обители, настолько принадлежащей давно погребенному прошлому с Чарами и собачьей будкой, что Найд застыл между голыми грядками, прижимая ладони к бешено колотящемуся сердцу. Окрик заставил его вздрогнуть — он не сразу понял, что обращаются именно к нему: