ФЕЛИСА. Да, теперь понимаю. (Берет простыни со спинки стула, несет их наверх.)
БАБУШКА (к Фелисе). Закрой хорошенько дверь из залы и опусти гардины. Часы так громко бьют, помешают им спать.
ФЕЛИСА. Хорошо, сеньора.
БАБУШКА. А окно пусть будет совсем открыто.
ФЕЛИСА. Боюсь, мошкара из сада налетит.
БАБУШКА. Пусть хоть весь сад к ним придет!
Фелиса уходит.
(К Хеновеве.) Когда он был маленький, он так любил спать на воздухе? Бывало иногда, летом, он думает — мы не слышим, и полезет ночью в сад, по этой ветке палисандра, она ведь доходит до самого окна. Помнишь, сеньор хотел ее срезать?
ХЕНОВЕВА. И прав был. Она все окно закрывает, в комнате от нее совсем нет света.
БАБУШКА. Бог с ним, со светом! Я знала, что мальчик вернется и, кто знает, может быть, снова захочет спуститься в сад, как тогда.
ХЕНОВЕВА. Теперь уж не то. Он тогда маленький был, легкий. Теперь он потяжелее. Сломается ваша ветка.
БАБУШКА. Ну, почему же? Ведь и она стала старше на двадцать лет. Их приборы лучше ставь вот так. Они слишком далеко друг от друга.
ХЕНОВЕВА. Такой у нас порядок.
БАБУШКА. Но не у них! Они только три года женаты. Медовый месяц! Плита не погасла, как ты думаешь? Я поставила ореховый торт. Как сейчас помню, он приходит из школы и кричит на весь дом: «Бабушка, неужели у нас ореховый торт с медом?!». Почему ты качаешь головой?
ХЕНОВЕВА. Ореховый торт, ветка… как будто он еще мальчик. Он дома строит в тридцать этажей! Будет он вспоминать о таких мелочах!
БАБУШКА. Но ведь я помню. Те же годы прошли для меня, что и для него.
ХЕНОВЕВА. Нет, не те же. Вы все на одном месте. А он чуть не весь мир объездил.
БАБУШКА. Что же могло измениться? Голос стал ниже, или глаза усталые? Разве от этого он перестанет быть моим? Какой бы большой ни стал, в моих объятиях поместится!
ХЕНОВЕВА. Мужчина — это не просто выросший мальчик, сеньора. Это совсем другое. Уж я-то знаю, троих вырастила, по миру бродят.
БАБУШКА (внезапно насторожилась). Тише… молчи! Как будто машина…
Обе слушают.
ХЕНОВЕВА. Это просто ветер в саду.
Бабушка опускается в кресло, схватившись за сердце и тяжело дыша.
Поберегите сердце, сеньора.
БАБУШКА. Много сил надо для такой радости. К плохому я больше привыкла. Дай воды, пожалуйста.
ХЕНОВЕВА. Лекарство свое примите?
БАБУШКА. Хватит лекарств! Только одно мне поможет: его приезд. Думаешь, я не поехала в порт — боялась устать? Я просто не хотела его ни с кем делить. Там много народа. Отсюда он ушел, здесь я его и встречу. Который час?
ХЕНОВЕВА. Рано еще. Долго тянутся последние минуты, верно, сеньора?
БАБУШКА. Зато они все наполнены, как будто я уже с ним. Я много раз такое чувствовала, когда получала письма: все верчу и верчу конверт, а не открываю, даже зажмурюсь и стараюсь угадать, что там внутри. Как будто глупо это, но так письма длиннее. (