Оставался неясным лишь один вопрос: кто будет эта женщина?
О том, чтобы посягнуть на жену одного из гостей, я отказывался даже думать — не говоря уж о законах шариата, мои моральные принципы делают такую идею неприемлемой. Значит, среди пассажиров должна была оказаться женщина незамужняя, достаточно респектабельная, чтобы я мог беззазорно включить ее в число гостей — и в то же время не невинная девушка, для которой бесчестье стало бы непоправимым несчастьем. Какая-нибудь актриса не слишком строгого поведения, или… или фотомодель.
Да, Клодин, наверное, вы уже все поняли. Моя вина перед вами куда больше, чем вы думали — ведь поначалу эта незавидная роль была уготована именно вам…
В оправдание могу сказать лишь одно — наверное, нет сейчас человека, который бы больше осуждал меня за те мысли и за все происшедшее впоследствии, нежели я сам. Но тогда мне быстро удалось успокоить свою совесть: да, неприятно, конечно, что придется так поступить с ни в чем не повинной женщиной, но на одной чаше весов — она одна, на другой же — сотни, тысячи нуждающихся людей, которым я смогу помочь! А кроме того, особа, которая на рекламных фотографиях не стесняется демонстрировать себя в полуобнаженном виде, да еще в объятиях мужчины — едва ли можно считать ее образцом нравственности. Нанять ее, заплатить; потом, после происшествия, добавить еще какую-то сумму в компенсацию, так сказать, морального ущерба — и, возможно, она останется даже довольна.
Но потом я познакомился с вами — и увидел перед собой очаровательную, доброжелательную и умную девушку, пытающуюся зачем-то играть роль недалекой любопытной глупышки, но совершенно не похожую на ту падкую на деньги особу без особых моральных устоев, образ которой рисовал себе в уме.
Более того — оказывается, был человек, с которым вы собирались связать свою судьбу, и глаза ваши при упоминании о нем трогательно теплели.
Словом, чем дальше — тем невыносимее была для меня мысль о том, что вас подвергнут столь жестокому испытанию, и я, именно я, буду тому виной!»
Клодин отложила в сторону очередной исписанный листок и чуть помедлила перед тем, как читать дальше.
На самом деле ей хотелось взять это письмо, бросить обратно в коробку и вынести — и выбросить, и никому про него не говорить, и сделать для самой себя вид, будто его и не было — чтобы не наворачивались сейчас на глаза злые слезы.
Все эти месяцы Клодин почти не вспоминала события на «Абейан» — может быть, сыграло свою роль сотрясение мозга, а может, как писали в каком-то журнале, подсознательное стремление побыстрее забыть все тяжелое и страшное — это особенность женской психики вообще.