Рядом со мной, сидя в замысловатой позе, позволяющей устроиться более-менее удобно на не очень-то удобном сиденье, спала она. Спала, наверно, тихонько посапывая во сне… А я думал о том, какая же она все-таки необыкновенная девушка. Она была совсем не такой, как все остальные. Она была своего рода детищем беспокойного и любопытствующего разума ее отца-моряка, привозившего из-за границы знания о далеких культурах и удивительных обычаях. Когда она рассказывала мне о своем отце, ее глаза были правдивы, в ее словах чувствовалась ностальгия, в ее улыбке ощущалась нежность, и… и когда я поворачивал руль автомобиля, чтобы вписаться в поворот, я думал прежде всего о том, как бы ее при этом не разбудить… А когда автомобиль мчался в ночной темноте по прямой, я размышлял о том, что ей нравится красное вино, слегка недожаренное мясо и очень сладкий кофе; о том, что она — жуткая сладкоежка, потому что она начала читать меню с раздела десертов; о том, что по тротуару она старается идти подальше от проезжей части; о том, что она частенько теребит и гладит пальцами талисман в виде маленького слоника, который висит у нее на шее. Я думал о том, что у нее самые удивительные, жизнерадостные и оптимистические представления о свободе и счастье из всех, о которых мне когда-либо становилось известно; о том, что везу домой необыкновенную девушку, которая спит, сидя на переднем пассажирском сиденье, а потому, чтобы ее ненароком не разбудить, мне нужно поаккуратнее вписываться в поворот.
Я не размышлял над тем, была ли она со мной откровенна и правдива, не вдумывался в детали ее рассказа, не выискивал в ее мимике и жестах то, что подсказало бы мне, что она меня обманывает, не спрашивал себя, почему она не рассказала мне о том, что спускалась в подземелье замка Брунштрих в ту ночь, когда проходило собрание… Мой рассудок не мучили никакие подозрения и никакие сомнения.
Сколько времени действовали эти чары, которые затуманили мой разум? Этого я точно не знаю. Что мне однозначно понятно, брат, — так это что они действовали по меньшей мере весь тот день.
28 декабря
Я помню, любовь моя, охотничий домик. Помню, как смотрела на твою спину, когда ты водил меня по нему, словно гид, начав с широкого входа с арками и гранитными колоннами, к которому вплотную подступал лес. Я помню, как ты усадил меня в кресло, стоявшее напротив камина, в комнате, оформленной в английском провинциальном стиле: ковры с цветочным узором, мебель из дорогостоящей древесины и расписанная вручную фарфоровая посуда. Я помню множество чучел — помню невидящий взгляд соболя, пустые глазницы газели, безжизненную морду лося, лапы лежащей у наших ног шкуры медведя и знакомую мне настороженность в выражении стеклянных глаз висевшей над нашими головами на стене головы оленя. Все они были немыми и ненавязчивыми свидетелями того, как ты за мной ухаживал. В моей памяти всегда найдется особое местечко для этого уединенного и романтического строения, окруженного сказочными дремучими лесами, в котором удобная мебель, казалось, приглашала к интимной беседе перед пышущим жаром камином и в котором мы с тобой любезничали друг с другом во время этой — вызвавшей много пересудов и, как говорили, уже ставшей для тебя традицией — «экскурсии» в охотничий домик. Экскурсии, главным символом которой была «декабрьская земляника». Я не помню, любовь моя, чтобы мы разговаривали о свободе и счастье… Но это было для меня не важно: я была увлечена тобой и только тобой.