Я медленно подошел к ней и положил ладонь на ее содрогающуюся от рыданий спину, как попытался бы прикоснуться к быстроиспаряющемуся веществу, опасаясь, что оно исчезнет. Лизка бросилась в мои объятия — убежище, где можно было свернуться калачиком и дрожать, дрожать, дрожать от страха и стыда.
Да, Лизка была моей героиней.
Эхо выстрела. Глухой звук, раздавшийся от падения тела на землю. Последовавшая за этим жуткая тишина. Я осознал, что воспоминания об этом будут терзать ее всю оставшуюся жизнь — так же, как подобные воспоминания уже терзают меня. И я смог ее понять и простить.
Она, возможно, меня в этот момент не слушала, но я все же стал шептать ей на ухо, пытаясь успокоить ее интенсивными ласками, которые были не столько похожи на ласки, сколько на массаж:
— Я знаю. Я очень хорошо знаю, что ты чувствовала… Все в порядке. Ты сделала то, что должна была сделать. Ты сделала то, что тебе было необходимо сделать.
В тот вечер я проводил Лизку в ее комнату. Мы шли неспеша, глядя в пол, почти не разговаривая.
Когда мы подошли к порогу ее комнаты, она меня обняла, прильнула головой к моей груди и погладила ее, словно пытаясь нащупать что-то под моей рубашкой.
— У тебя на груди тоже нет клейма.
— Как и у более чем девяноста девяти процентов населения Земли, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
По правде говоря, эта ее реплика не произвела на меня особого впечатления: я разволновался уже от обычного прикосновения ее руки — как подросток, который в период полового созревания вдруг обнаруживает, что прикосновение может быть очень-очень приятным.
— Недоверие — вот главный козырь того, кто в конце концов выигрывает. Не забывай об этом.
До моего слуха доносились — словно бы откуда-то издалека — какие-то слова, лишенные всякого смысла. Это ее прикосновение постепенно заставляло меня позабыть об окружающем мире. Оно было похоже на трение обломков камней, на столкновение друг с другом валунов, на удары кремня о кремень, при которых высекаются искры, позволяющие развести огонь.
Я страстно поцеловал ее в губы.
— Позволь мне остаться этой ночью с тобой, — попросил я. Лизка повернулась и зашла в свою комнату, оставив ее дверь открытой.
* * *
Я помню, любовь моя, что в эту ночь моя совесть перестала нашептывать мне на ухо, как она нашептывала мне в другие ночи каждый раз, когда я закрывала глаза. Наконец-то в эту ночь, после долго-предолгого бодрствования по ночам, моя совесть уснула вместе со мной. И если я вдруг просыпалась, то тут же искала объятий твоего брата.
— Ты себя хорошо чувствуешь? — спрашивал он меня.