— Ты не была бы так любезна уделить мне минутку?
Уделить кому-то минутку?.. Когда вечер — а вместе с ним и праздник — уже подходил к концу, мне захотелось побыть хоть немного в столь желанном для меня одиночестве. Можно сказать, спрятавшись в укромном уголке, я наслаждалась возможностью побыть наедине сама с собой и давала отдых своим органам чувств, подвергавшимся в течение всего вечера большим нагрузкам. Не поднимая взгляда, чтобы посмотреть, кто же это обращается ко мне в такой вежливой форме, я выпила немного холодной воды, так как ощущала сухость во рту. Свечи уже почти все погасли, зал погрузился в полумрак, и какой-то пианист один исполнял лирическое произведение Брамса. Ты исчез: ты уже даже не смотрел на меня с другого конца зала.
— Карл? — Я была не в силах скрыть своего изумления: твой брат был последним, кого я, поднимая взгляд, ожидала увидеть.
Затем я, приятно удивившись, поняла, что, увидев перед собой его, испытала некоторое облегчение. Безразличие друг к другу с первого момента нашего знакомства давало мне основание в данном случае ни о чем не переживать: мы с Карлом один от другого ничего не ждали. Однако мне все же было любопытно: почему он вдруг захотел, чтобы я уделила ему минутку?
— Здравствуй, Исабель, — тихо сказал он.
Его голос показался мне таким же приятным и бархатистым, как у хороших ораторов, — возможно, благодаря тому, что он говорил тихо, а еще благодаря особой акустике этого танцевального зала со сводчатым потолком.
— Здравствуй…
Я подумала, что вот сейчас он разгонит ощущавшийся между нами холодок заранее продуманной фразой. Он, однако, в течение нескольких секунд всего лишь смотрел на меня молча — молча и с каким-то странным спокойствием. Это меня слегка смутило.
— Давай начнем убирать барьеры, — наконец вышел он из задумчивости.
Нас с ним в данный момент разделял длиннющий стол самообслуживания, на котором уже почти не осталось еды, но зато стояло много пустых тарелок. Карл с решительным видом полез под этот стол и затем выбрался из-под него с моей стороны. Поднимаясь на свои длинные ноги, он резко увеличивался в росте, словно стебель сказочной фасоли. Впервые с того момента, как я с ним познакомилась, он перестал быть для меня лишь именем, произносимым твоей матушкой, голосом, сопровождавшим мой приезд в Брунштрих, одинокой тенью, скользящей по дому. Он впервые стал для меня не чем-то, а кем-то.
— Еще раз здравствуй, — сказал он. И мы вернулись к начальной точке.
— Не возражаешь, если я закурю? — вежливо спросил он, доставая портсигар из внутреннего кармана своего австрийского пиджака из серой замши.