[41], свалившийся с неба на эту площадь. А еще оно в определенной степени напоминало мне безобразную Эйфелеву башню, в которой я не видел ничего, кроме скелетоподобной металлической конструкции, нахально возвышающейся над всем Парижем и бесстыже выставляющей напоказ свою пустую утробу (как будто ее строили-строили, но так и не достроили). И здание ателье мод «Гольдман и Залач», и Эйфелева башня были всего лишь симптомами своего рода кори, которая распространялась с неотвратимостью по всей Европе и которая нашла для себя в Вене наиболее благоприятную питательную среду.
Я пошел дальше, чувствуя, что от размышлений о деградирующем искусстве у меня даже появился горьковатый привкус во рту. Чего стоит один только «Wiener Sezession»[42]! Что представляло бы собой это объединение без Климта и пары-тройки его ближайших соратников по искусству? Сборище хулителей, нигилистов, распутников… Они вполне красноречиво выразили суть своих воззрений лозунгом, вытисненным золотыми буквами над входом в занимаемое ими здание: «Der Zeit ihre Kunst, der Kunst ihre Freiheit»[43].
«Но какая сейчас эпоха?» — с негодованием спросил я мысленно себя. Эпоха всеобщего кризиса, перелома, когда считается, что индивид стоит выше общества, а чувство — выше разума… Красивые слова, которые для меня означают лишь отрицание авторитета родителей, двойную мораль, пренебрежительное отношение к законам, замедление прогресса, феминизм, распущенность женщин, одержимость сексом и эротикой, неврозы, гедонизм и мучительное беспокойство. Все это проявляется во многих современных художественных произведениях — начиная с прозы Шницлера с его неуклюжим и весьма спорным анализом венского общества и шокирующих картин Густава Климта, Оскара Кокошки или Эгона Шиле и заканчивая эклектической музыкой Густава Малера, директора Венского оперного театра… А-а, да, я забыл об ученых — таких, как, например, врач-еврей Зигмунд Фрейд, стремящийся приписать все пороки нашего общества индивиду, угнетенному христианской моралью и родительской опекой. Даже наука, и та заражена этим пагубным модернизмом.
Schôpferische Zerstôrung[44]… Трансформация человека рационального в человека психологического. Мир даже не подозревает о драматическом крахе, который ему грозит…
Ну как я мог не стать безнадежным пессимистом? Я стоял ногами на земле. Только те, кто жил в мистическом мире и являлся в мир смертных лишь ради забавы — как, например, мифологические боги, — могли позволить себе быть оптимистами.
Опираясь на трость (что обычно было для меня не более чем проявлением дендизма), устало шагая, невидяще глядя на тротуар и держа под мышкой газету, напичканную нерадостными новостями, я продолжал свою меланхолическую прогулку.