- Все в порядке. Я упала на баскетболе и вывихнула плечо.
Я, может, и не заслуживала такого жестокого обращения родителей, но мне было стыдно говорить с ним о своей жизни.
Когда отцу и матери приходилось куда-то идти, я занимала место перед телевизором, где обычно сидел отец и переключал каналы, руководствуясь одним принципом: никаких мелодрам, никаких поцелуев на экране, ничего, что может нанести на молоденькую девушку на всякие мысли.
Телевизор был моей отдушиной, сном о том, что отсутствовало в моей жизни. Перед экраном я переставала быть пятнадцати- или шестнадцатилетней Лейлой, узницей третьего этажа и становилась героиней сериалов. Отец не потерпел бы даже такого бегства в те редкие случаи, когда я оставалась одна дома.
Мать:
- Лейла, я оставляю кастрюлю на плите. Не спускай с неё глаз! Будем обедать, когда вернемся!
Отец:
- Имей в виду: если что-нибудь случится, это будет твоя вина!
- Хорошо.
Мать:
- Лейла, ты не можешь никуда идти в среду после обеда!
Отец мог повторять бесконечно:
- Если я хоть раз услышу, что о тебе судачат... Имей в виду!
Я знала наизусть все эти реплики: "Имей в виду... Если хоть раз... Где ты была?"
Миллионы раз я слышала это "где ты была?" В промежутке между восемью и двенадцатью годами мне была запрещено выходить из дому, бегать и играть в мяч. Мне казалось нелепой несправедливостью стоять на этом несчастном балконе, но тогда я ещё не осознавала, что была в тюрьме. Когда я подросла, родители стали называть это не запретом, а защитой. Лейла - бунтарка; мы должны защитить её, она ведь такая упрямая! Только чем больше меня "защищали", тем больше я бунтовала - молча или скандаля.
Говорить со мной было все равно, что говорить со стенкой. Мать могла давать мне указания, отец повторял их, но я только отвечала: "Да-да-да", - чтобы они замолкли, и все равно поступала так, как хотела. Им это казалось возмутительным: я не подчинялась правилам, обязательным для девушек вроде меня, то есть француженок, родившихся во Франции и росших во французских культурных традициях в школе, и девушек, появившихся на свет в Северной Африке, заточенных дома в вечном услужении у семьи, лишенных свободы и индивидуальности.
- Что скажут люди, если ты часто будешь выходить из дому? О тебе пойдет дурная слава!
Дурная слава....
Когда я родилась, по соседству жила не так много север африканцев, но некоторое время спустя их семьи и дети были уже повсюду, и нас окружали правила, которые неукоснительно соблюдались сообществом. Как и все вокруг, мои родители должны были подчинить меня общему закону, но они никогда не пытались поговорить со мной, чтобы разъяснить его, - было лишь жестокое давление, которое не могло не привести к конфликту.