Он делал последние приготовления к отъезду, когда увидел бомбардировщики, летевшие на этот раз довольно высоко. Как и накануне, он был уверен, что это французы: самолеты приближались со стороны Тура, неторопливо, спокойно и торжественно, чуть поблескивая матовым серебром широко раскинутых крыльев. «Наконец-то свои, — подумал Осокин. — А то могло показаться, что во всей Франции не осталось ни одного самолета». Но все же он подозвал Лизу, купавшую в канаве негритенка.
Неожиданно на левом берегу вдоль дороги, окаймленной огромными платанами, взвились один за другие фонтаны земли. В одном месте фонтан был настолько высок, что совершенно закрыл собой одинокую колокольню деревенской церкви.
— Что это такое?
Лиза схватила Осокина за руку и широко раскрытыми черными глазами — как тогда в Этампе — смотрела туда, где возникали все новые и новые серые фонтаны. Несколько секунд спустя вместе со взрывами, возникшими теперь уже гораздо ближе, на правом берегу Луары, начали доноситься сливавшиеся один с другим раскаты грома.
«Совсем как на экране», — пронеслось в голове Осокина. Он взглянул на Лизу — она продолжала смотреть, не отрываясь, прижимая к груди негритенка. Осокин почувствовал, что ее маленькая рука, судорожно вцепившаяся в его руку, начинает дрожать неудержимой мелкой дрожью, как дрожала вся земля, разворачиваемая взрывами бомб. Осокин хотел успокоить Лизу, отвлечь ее внимание, но совершенно не знал, как это сделать.
Издали, оттуда, где через Луару был перекинут старинный мост, поставленный на широкие каменные быки, донесся отчаянный вой, возраставший с каждой секундой. На левом берегу, уже в самом Блуа, около дворца, поднимавшего свою островерхую крышу над приземистыми домами, мелькнули яркие огни взрывов.
— Лиза, — проговорил Осокин, — ты не бойся…
Он не успел кончить фразы — грохот взрывов вновь потряс воздух. Грохот был тяжелый и ровный, удивительно напоминавший раскаты близкого грома. Земля начинала дрожать все сильнее, как будто ее бил озноб.
Наконец самолеты прошли над Блуа, вверх по Луаре, все так же спокойно и ровно, не меняя своего построения — два правильных треугольника на фоне высоких облаков, — и Осокин, оправившись от охватившего его оцепенения, хотел было сразу броситься к велосипеду, но, удержавшись, заговорил с Лизой спокойно, как будто ничего не случилось:
— Смотри, ты куклу забыла уложить. Дай-ка ее мне — нам пора ехать.
Лиза продолжала дрожать, не имея силы раскрыть судорожно сжатый кулачок.
— Да ты не бойся, видишь — они улетели.
Спокойствие Осокина начало понемногу передаваться девочке. Она с трудом разжала побелевшие губы и спросила, захлебываясь словами, как будто ей не хватало воздуха: