Я услышал выстрелы, причем звучали они так, словно беглый огонь вел целый взвод стрелков, топот ног и самые сладкие сейчас для меня звуки — родной российский мат. Только наш русский человек может так выражаться во время схватки, причем неважно, нижний чин это или офицер.
Я вскочил на ноги и прижался к стене. И вовремя — мой турецкий тюремщик вбежал в зиндан и, сунув ствол своего кремневого пистолета сквозь решетку, выпалил в то место, на котором я только что лежал. Секунду спустя он был сбит с ног выстрелом, отлетел к стене и сполз по ней на землю, превратившись в кучу грязного окровавленного белья.
Наверху все стихало. Скорее всего, нападавшие разогнали банду Саид-бея, собранную сплошь из подонков и разбойников. Победители стали собирать трофеи и добивать побежденных. Это я понял по одиночным выстрелам, произведенным явно в упор. Так они и про меня могут забыть! Из пересохшего горла я выдавил несколько сиплых звуков, потом прокашлялся, собрал все оставшиеся у меня силы и заорал:
— Люди добрые, помогите! Вытащите меня отсюда!
Наверху послышались тяжелые шаги. Это не были шлепающие шаги турка, обутого в кожаные галоши без задников на босу негу. Шел человек обутый, как мне показалось — в тяжелые армейские сапоги.
— Кто там орет по-русски? — спросил меня незнакомец.
— Димитриос Ономагулос, купец из Афин, — ответил я, кашляя. — Выпустите меня отсюда.
— Ага, счаз! — Я не мог догадаться — это да или нет. Но откинутая в сторону решетка и спущенная вниз лестница не оставили мне сомнений. Сверху ударил яркий бело-голубой луч света. — Теперь давай вылазь, купец афинский…
Не очень-то удобно подниматься по лестнице, когда твои руки связаны. Но ничего, я поднялся.
Дальше все было как во сне. Мои освободители оказались военными, одетыми в испятнанную угловатыми кляксами форму. Они ловко срезали острым ножом веревку с моих рук и повели меня куда-то внутрь дома.
Когда мои глаза привыкли к свету, я смог рассмотреть более внимательно своих спасителей. Не было никаких сомнений, что это русские, причем русские солдаты. Но таких я в своей жизни не встречал еще ни разу. Дело даже не в их форме и странном вооружении — эта странность пропадала, как только к ней привыкал глаз. У меня было впечатление, что я вижу воинов, вышколенных до четкости большой и хорошо отлаженной машины, каждый из которых точно знал, что ему следует делать. В общем, это было совсем не похоже на нашу русскую армию, где за внешним блеском парадов и смотров царили беспорядок и разгильдяйство, из-за которых небоевые потери превышали потери от вражеских пуль и снарядов.