Идея делить людей на достойных и недостойных не нова. Посмотрите на историю благотворительности и филантропии, насчитывающую столько же лет, сколько и история человечества, и вы увидите, что нуждающихся в помощи бедняков всегда делили на «достойных» и «недостойных». Такой способ мышления стал частью нашей культуры. Вы можете видеть, как он реализуется в политике, в районе, где вы живете, в вашей семье. Он действует на личностном уровне ровно так же, как и на общественном. Вернемся к истории на парковке. Допустим, что женщину, прильнувшую к рулю, поразил сердечный приступ и ее отправили в больницу. Сколько соседок на следующий день приготовят ее детям поесть? Сколько, пока она будет выздоравливать, предложат подбросить их до садика и встретить на обратном пути? Но она была пьяна. Теперь, если ее отправят на реабилитацию, как вы думаете, сколько будет кастрюлек с супом и сколько найдется мам, которые пригласят детей поиграть к себе домой или отвезут их в садик и обратно? Наверное, не очень много.
Эта история очень похожа на историю Бетт, женщины, у которой я брала интервью два года назад. Ее сын-подросток покончил жизнь самоубийством. У Бетт было много подруг и коллег, но на похороны почти никто не пришел. Переходя от слез к гневу, она рассказывала мне: «Всего за полгода до смерти сына у сотрудницы дочь погибла в ДТП. Девочка – ровесница моего ребенка. На похороны пришло очень много людей. А ведь у Скотта было не меньше друзей, чем у этой девочки. Он отвечал за альбом выпускников, в школе был активистом. И я так же дружу со многими сотрудниками, как и мать той девочки. Но они не пришли, потому что Скотт убил себя».
Бетт: «Мне было так плохо и я так злилась, что в конце концов спросила одну женщину на работе, почему пришло так мало людей. Почему только три человека прислали открытки. Она ответила: мы думали, что тебе нужно побыть одной. Не хотели усугублять положение». Бетт сделала глубокий вдох и добавила: «Я вам скажу, что это значит. Многие из них думают, что это в каком-то смысле моя вина. Они не знали, что сказать. Не хотели иметь с этим дело».
Другая причина изоляции – страх. Мой муж Стив прочитал «список инаковостей», покачал головой и сказал: «М-да, вот за это мы виним и осуждаем людей». Потом он немного подумал и спросил: «Но ведь есть же еще такие вещи, за которые мы на самом деле никого не виним, просто они нас пугают, и хочется бежать от них подальше, так?» Я прекрасно поняла, что он имел в виду.
Иногда мы отворачиваемся от людей не потому, что их опыт стигматизирован и социально неодобряем, а просто потому, что он нас слишком пугает. У меня есть своя история про страх. Однажды Стив в течение месяца проходил резидентуру в отделении реанимации новорожденных. Вечером он возвращался домой и рассказывал о том, что случилось за день. У меня хватало храбрости его выслушивать только потому, что я знала, что ему нужно кому-то рассказывать о переживаниях, кто-то должен оценить его успехи. Но после двух недель рассказов о трудных родах, умирающих младенцах и рыдающей родне я стала все меньше сочувствовать и все больше психовать. Дело в том, что я сама была на шестом месяце беременности своим первым ребенком.