Во–первых, Юрка был мокрый, как… не знаю, как будто только что вылез из воды. По нему буквально текли ручьи пота, я даже запах ощущал. Трусы облепили тело, аккуратная новая повязка на плече (та девчонка сделала?) промокла насквозь. Юрка прятал ладони между колен и безостановочно, страшновато нёс шёпотом какую‑то чушь:
— …туда нельзя, там обрыв… да скорее же, надо скорее, ребята… нет, я не могу, я не соглашусь, этого не будет… зима… зима… зима… да что же такое, в конце концов, сколько можно ждать… тррррр… (отчётливая звонкая трель зубами) не в игрушки играем, надо поджигать… — потом совсем какую‑то околесицу на английском, так быстро, что я не понял ни единого слова. И вдруг очень раздельно: — По три банки на брата. И планшет.
Он хрипло выдохнул открытым ртом, попытался перевернуться на другой бок, но его опять жестоко согнуло и сильно затрясло.
Я стоял в нерешительности и недоумении, размышляя, бежать за тётей или нет. И как раз когда уже совсем решил бежать (очень было похоже, что мой кузен загибается) — увидел на половике рассыпанные таблетки.
На секунду я опять подумал было, что Юрка таки «принял» и сейчас путешествует в каких‑то интересных мирах. Тем более, что таблетки были явно самодельные, неровные и большие. Но от них пахло… пахло ивой (и на меня накатил запах из моего сна). Ни разу не слышал, чтобы наркота пахла ивой. Зато… что‑то такое с ивой было связано…
Я наморщил лоб — и это помогло. У меня вырвалось:
— Чёрт, у него же малярия!
Полезно много читать. Вообще‑то от малярии лечатся хинином. Но в наших местах не растут хинные деревья — а их отчасти заменяет ива, ивовая кора!..
…А почему он в аптеке не купил хинин‑то?..
— Не хроническая, приступ. Это не заразно.
Я вздрогнул.
Всё ещё трясясь, Юрка смотрел на меня блестящими глазами. Он облизнул сухие белые губы, попытался сесть, но рука, которой он оперся о кровать, жалко подломилась, и он, тяжело дыша, ткнулся щекой в подушку. Закрыл глаза. И тихо сказал:
— Помоги.
Видно было, что ему ужасно неудобно, но ясно было так же, что он слишком слаб, чтобы быть сильным. У меня почему‑то сжалось в горле — и я решил про себя, что никогда не напомню ему про эту ночь. Никогда, что бы ни случилось. И так было не факт, что он меня простит — простит за то, что я дважды видел его беспомощным и дважды помогал. Люди, как ни странно, часто не прощают именно такого. Удар в морду могут простить. А вот что выносил из‑под них утку — запросто не простят.
Но ведь не бросать же его так.
— Блин, конечно, — я присел на корточки. — Тётю…