Фильма закончилась. Зажегся свет. Но Ленни не уходила. Каждый раз ей казалось, что теперь-то начнется самое интересное и она узнает, что происходит по ту сторону экрана, за глупыми декорациями, кто придумывает идиотские титры, как крутится киноаппарат и кто такой Ожогин, чье имя она каждый раз видит на экране под названием картины. Но ничего не начиналось. Она посидела, поболтала ногами, смяла кулек из-под монпансье и выбежала на улицу.
На бульварах было совсем лето. Деревья помахивали пушистыми зелеными метелками. Как грибы из-под палой листвы, вылезли после зимней спячки на солнышко няни с колясками и бонны с кудрявыми воспитанниками, катящими по дорожкам обручи. Ленни сначала решила идти пешком, но, взглянув на часики, передумала и вскочила в первый подошедший трамвай — расписные на этой линии не ходили. Села к окошку и принялась мурлыкать модную песенку, которую пели этой весной во всех кабаретках. Сзади два господина рассуждали о политике и до Ленни доносились обрывки разговора.
— …Брестский мир…
— …и не говорите, любезный! Очень, очень выгодное положение…
— … выиграть такую войну…
— …если бы в 17-м мы не уничтожили эту большевистскую свору…
— … имеете в виду их Ленина?..
— …и не расстреляли вместе с… как его… Трошкин?..
— …Троцкий…
— …чуть было не уехал в Берлин. Не поверите, уже счета перевел. Жена…
— …моя зашила драгоценности в наволочку и спрятала в стул. У нас был гостиный гарнитур из двенадцати стульев…
Господа сошли и Ленни не удалось узнать судьбу двенадцати стульев. Ее мало интересовали большевики. Зато было интересно смотреть на господ, которые шли по улице, деликатно поддерживая друг друга под локоток. Один господин — овальный, другой — округлый. Ленни представила, что у первого под сюртуком огурец, а у другого — яблоко. Засмущалась, захихикала, как девчонка, спрятала лицо в ладони и сквозь пальцы бросила несколько быстрых лукавых взглядов на окружающих — не прочли ли ненароком ее мысли, как на сеансе знаменитого гипнотизера и прорицателя Вольфа Мессинга?
В 17-м году, который совершенно ее не интересовал, Леночке Оффеншталь было 17 лет и она собиралась в Москву на курсы Герье. Курсы тоже ее не интересовали. Ее интересовала Москва. В Москву Леночке хотелось смертельно. В родном городе (большом, провинциальном, купеческом, разлапистом и развалистом, втиснутом в излуку двух рек, одна из которых считалась великой) после окончания гимназии ей стало тесно. Девчачьи забавы показались скучными. Обожать учителя рисования или красавчика-студента из соседнего дома представлялось теперь на редкость глупым. Подруги мечтали о замужестве — вот о чем о чем, а об этом она никогда не мечтала, поэтому вести разговоры на такие темы не желала. Губернские балы и гулянья отдавали затхлостью. Моды… Моды давно вышли из моды.