Между тем мои ноги поймали ритм, и я подумала, что с этого дня, услышав «Голубой Дунай», я всегда буду вспоминать этот фантастический танец в солярии в объятиях Коннана ТреМеллина.
— Я прошу прощения, мисс Ли, — сказал он, — за дурные манеры моих гостей.
— Я должна была ожидать этого, так как, без сомнения, заслужила то, что они говорили.
— Какая чепуха, — ответил он, и я подумала, что брежу, потому что его голос, прозвучавший около самого моего уха, был почти нежным.
Танцуя, мы оказались в конце комнаты, и, к моему изумлению, он, не переставая кружить меня в вальсе, вывел меня из солярия, и мы оказались на небольшой каменной лестничной площадке, где я никогда до сих пор не была.
Мы остановились, но он все еще обнимал меня. На стене горела парафиновая лампа в абажуре из зеленого нефрита, и в ее неярком свете его лицо вдруг показалось мне чуть ли не жестоким.
— Мисс Ли, — произнес он, — когда вы оставляете свою благонравную суровость, вы становитесь очаровательны.
У меня перехватило дыхание, потому что он вдруг прижал меня к стене и стал целовать в губы.
Я не знаю, что ужаснуло меня больше — то, что происходило, или то, что я при этом ощущала. Я знала, что означал этот поцелуй: «Ты не возражаешь против флирта с Питером Нанселлоком, почему бы не пофлиртовать и со мной?»
Я так рассердилась, что потеряла контроль над собой. Я оттолкнула его от себя изо всей силы, и от неожиданности он едва устоял на ногах. Я же, подобрав юбки, бросилась вниз по лестнице, хотя совершенно не представляла, куда она вела.
Спустившись, я бежала наугад по незнакомым коридорам, через какие-то комнаты, пока не оказалась в галерее, откуда я уже легко нашла дорогу в свою комнату.
Там я бросилась на кровать и лежала, пока не отдышалась.
«Единственное, что я могу сделать, — сказала я себе, — это завтра же уехать отсюда. Он открыл свои намерения относительно меня, и я уверена, что мисс Дженсен уволили не за кражу, а из-за того, что она отвергла его ухаживания. Это чудовище, а не человек. Он думает, что все, кому он платит деньги, принадлежат ему телом и душой. Кем он себя воображает — восточным пашой? Как он смеет так обращаться со мной!»
У меня стоял ком в горле, мне было трудно дышать. Я никогда еще не чувствовала себя такой несчастной, и все из-за него. Я не хотела себе в этом признаваться, но меня больше всего убивало то, что он мог относиться ко мне с таким презрением.
«Нет, не о нем ты должна думать, а о себе. Где твой здравый смысл?» — сердясь на себя, подумала я.
Я встала и заперла дверь. Я должна чувствовать себя в безопасности, оставаясь эту последнюю ночь под его крышей. Конечно, в мою спальню можно было попасть через комнату Элвиан и классную, но я знала, что он не решится воспользоваться этим путем.