— А знаешь что — убирайся. И так достаточно цирка, без тебя, — зло крикнул Макс Канаев и подписал (с удовольствием) заявление Димы Кары об уходе по собственному желанию.
Ирина старалась держать себя в руках, но ей было страшно. Она постанывала против воли, так как тянущая боль в низу живота становилась все сильней. Гришка уже раз пятнадцать спросил, уверена ли она, что все хорошо и не роды ли это. И раз пятнадцать она ответила, что нет, это не роды и все с ней нормально. Разного рода схватки и прочие неприятные спазмы периодически случались и раньше. За последний месяц такое происходило все чаще. Федор Лавров, Ирин консультант из центра «Домашние роды для всех», сказал, что это совершенно нормально.
— Когда роды уже скоро, организм начинает к ним готовиться, проверяет, так сказать, все системы. Твоя задача тут, Ира, научиться расслабляться и не паниковать, — говорил он.
— Ее задача — научиться вовремя нажать две кнопки на телефоне и вызвать «Скорую помощь», — добавлял в сердцах Гриша, которого идея рожать у него дома, в его ванной, приводила в полнейшее отчаяние.
— Вы бы лучше оказывали своей жене максимальную поддержку, она ей сейчас так нужна, — отбривал его Лавров и принимался странно дышать, уча Иру чему-то родовому.
— Я ему — не жена, — моментально добавляла Ирина, и по Гришиному лицу пробегала тень. Он бы предпочел, чтобы она этого не говорила. Если и не официальная, то гражданская — это как минимум. Но Ирина отказывалась играть в эти игры. Для нее уже давно все стало окончательно либо черным, либо белым. Она помнила лицо Петра, когда они встретились около ее дома на проспекте Мира. Как вытянулось оно, когда Петр понял, что Ирина беременна. Он пытался сдержаться, но было так очевидно, что катастрофически разочарован. Он не хотел ребенка. Он не хотел, по большому счету, и ее — Ирину. Он пришел туда по такому морозу за одной простой вещью — услышать, что он существует, что есть на свете кто-то, кто еще ждет его, кто надеется на его любовь. Без ее влюбленных глаз он не чувствовал себя бессмертным, он чувствовал себя старым без нее. Но для Ирины все теперь было по-другому, и она стояла, в изумлении глядя на чужого мужчину с суетливым взглядом, и не могла взять в толк, что было в нем такого, за что она могла так сильно, так безусловно и бездумно его любить. В нем не было ничего, он был — сама пустота. Пустой и старый.
— Уже ничего нельзя сделать, я так понимаю? — спросил он после долгой паузы.
— Что ты имеешь в виду? — Ирина подумала было, что он, Петр, говорит об их отношениях.