— Андрей, это ты? — Бабушка вошла в кабинет и остановилась в дверях.
— Я думал, ты здесь.
— Ты что-то хотел, голубчик?
— Книгу, бабушка. Что-нибудь почитать.
— Ты знаешь, Андрей, у меня нет «чего-нибудь». — Она прошла к столу, взяла очки и вернулась, — Большая часть этой библиотеки принадлежала еще моему деду. Чудом и стараниями деда, а также моего отца, моего мужа и, наконец, моими стараниями эти книги уцелели в дьявольском пламени войн, революций, депрессий.
Говоря о своем собрании, бабушка наполнялась видимой гордостью. Мы проговорили долго. На стол ложились фолианты, осторожно перелистывались страницы. Бабушка тихо читала по-польски, по-немецки и по-французски. Она успокоила меня по поводу денег, намекнув, что после отца остался не только дом. Наконец я отправился к себе с томиком Макиавелли под мышкой.
Время было за полночь, я покурил у открытого окна, потом разделся и лег в постель. Лежал в темноте и думал, что впадаю в детство. Сознание погружалось в сон, когда что-то приглушенно стукнулось в дверь. Даже не стукнулось — просто легонько толкнуло или коснулось. Отчего-то мне привиделась маленькая детская ладошка. В любом случае, глаз я открыть уже не смог и на следующий день припомнил об этом не сразу.
После завтрака я осмотрел чердак и крышу. Потом поехал в город за материалом. Толкаясь в автобусе, а затем и на рынке, понял, как все-таки мегаполис достал меня за все эти годы. Еще несколько лет назад я был охвачен диким чувством причастности к истории. Она творилась на наших глазах. Мы говорили об этом, писали, радовались и негодовали… А бабушка и мама жили в доме, который построил мой отец. И я упустил что-то важное. Наверстаю ли? Купив все, что требовалось, я поспешил на станцию. Приятно было возвращаться. Наблюдать, как исчезают за окном пятиэтажки, редеют промышленные здания, все выше и разлапистее становятся березы. Сойдя с перрона, я отмахал пару километров по проселку, пока мне не встретились первые строения. Дома бывших партийных шишек. Коттеджи, как их теперь называли. Остановился перед нашими воротами, вошел в калитку. Плечо ломило от тяжелой сумки. До обеда я ничего сделать не успел, а после вообще задремал.
К стыду своему, проснулся я, когда уже порядком стемнело. Лезть на крышу было поздно. Хмурый и раздосадованный, отказавшись от ужина, я шатался по дому. Свет горел только внизу, в столовой. На верхнем этаже царила мгла. Пол то и дело скрипел под ногами. В воздухе чувствовалась сырость. Мальчишкой я боялся ходить в одиночку по этим коридорам после наступления темноты. Но все же ходил, конечно же. Казалось, будто кто-то наблюдает за тобой из темных углов или крадется следом, шаг в шаг, чтобы не выдать себя скрипом… У меня не было ни брата, ни сестры, ни друга, чтобы разделить с ними страх. А взрослым не понять. Взрослые бывают такими жестокими…