Похоже, Мамай решил положить своих вассалов и наемников до последнего, они снова бросались вперед, с криком и визгом взбирались на завалы трупов, грязной пеной бились о русскую стену, пытая ее прочность, вырывая из нее по кусочку и увеличивая печальные нагромождения под этой стеной. Передние ряды русской рати все чаще сменялись, оттуда несли раненых, безмолвных и громко стенающих, иные сами брели, направляясь к странному сооружению из больших повозок в тылу войска. Таких сооружений было несколько на поле, и к каждому тянулись раненые.
Видя, как стойко русские пешцы отбивают удары искушенных ордынцев и фрягов, Хасан хотел бы поддержать своей многоопытной рукой каждое копье и каждый меч, он словно от боли вздрагивал каждый раз, если враг поражал русского воина, — казалось, все тело его истыкано железом, и ему стоило огромных усилий, чтобы молча стоять на месте, сдерживая скакуна, возбужденного криками битвы и запахом крови.
— Что там, князь? — раздался громкий голос Копье.
За рядами отхлынувших врагов, в окружении горских всадников, стреляющих из луков; Хасан разглядел пароконные подводы, развернутые в длинный ряд на возвышенности, где его сотня недавно рубилась с аланами, прикрывая отходящий полк. Какие-то люди без оружия и воинских доспехов отпрягали коней, развертывали одноколки… «Машины?!» Да, это были машины, мечущие копья и пули, и прислуга уже бралась за вороты, натягивая метательные устройства.
— Беда, боярин! Нас хотят забросать свинцовыми шарами!
Копье карьером помчался к начальнику конной тысячи, на ходу перемолвясь, поворотил обратно.
— Хасан! Сухоборец! Сотни — за мной! — и уже пожилому сотскому пешцев: — Эй, борода! Живо расступись!
Сотский тревожно завертел бородой, не понимая, — вражеская пехота снова лезла на русский длинник, издали непрерывно сыпались стрелы горских всадников.
— С дороги! — взревел Чекан. — Потопчу!
Три конные сотни на крыле тысячи колыхнулись, пешцы бросились в промежутки рядов, открывая проход.
— Мечи вон! За Русь!..
Враги, увидев брешь в русской стене, кинулись было к ней скопом, но навстречу с яростным ревом выплеснулась конница с обнаженными мечами, и фряги, касоги, аланы разлетелись, как пыль, — подальше от этих «ворот», откуда вылетела беспощадная смерть: помнили первую русскую контратаку. Машины оказались открытыми.
Хасан скакал впереди своей сотни, по-татарски положив обнаженный клинок на правое плечо, — берег силы. Люди у ближней машины засуетились, понеслись в разные стороны, только один, высокий, сутуловатый, задержался, что-то повернул, склонился у прицельного устройства, взялся за деревянный рычаг сбоку машины. Хасан невольно пригнул голову, не отрывая взгляда от врага, и узнал чужеземного мастера, который приходил к Мамаю. Вблизи просвистело, шлепнуло в мягкое, чужеземец, сутулясь, побежал. Хасан видел только его втянутую в плечи голову да шевелящиеся под зеленым камзолом лопатки на узкой крысиной спине. Уколом шпор послал гнедого в стремительный карьер, настиг, вскинул меч над плечом, увидел обернувшееся лицо, раскрытый в беззвучном крике рот, поднятые руки и, уже опуская меч, изменил его направление… Поворачивая коня, осевшего на полном скаку, лишь мельком глянул на застывшего в нелепой позе иноземца. Тот стоял на коленях с обескровленным лицом, уставясь на руку без кисти — ту самую руку, что минуту назад нажала рычаг спуска баллисты. «Ты запомнишь это. И, может быть, твоя другая рука сделает что-нибудь полезное людям».