Иногда Бейбулат со злорадством посматривал на левое крыло русов, где полегли его отборные сотни и куда теперь направлял острие удара темник Батарбек. «Старый волк тоже обрадовался, что Смолка — плохое препятствие для конницы, и, кажется, собирается похоронить там свой тумен», — думал Бейбулат, следя за атаками новых сотен. Он видел лишь безуспешность лобовых ударов и гибель ордынской конницы, но, более искушенный в делах торговых, чем в делах военных, Бейбулат не понимал того, что давно понял опытный воин Батарбек: возможность скорого прорыва русского строя именно здесь, на левом фланге московской рати, где ордынская-пехота и конница значительно опустошили пешие ряды русов, а конная сила полка оказалась малочисленной. Батарбек, посылая в бой новые и новые отряды, еще долго мог питать сечу, а то же время русские силы быстро таяли и пополнять их было явно нечем. «Девятая атака приносит победу», — повторял про себя Батарбек, время от времени поднимая руку с оттопыренным пальцем, и новая тысяча бросалась в бой, не давая затухнуть кавалерийской рубке в просторном углу между Смолкой и Зеленой Дубравой. Отполированное солнцем и ветрами лицо его теперь особенно напоминало вечный камень, в узких щелочках глаз сверкали два стальных лезвия, ноздри трепетали и широко раздувались, ловя в ветре жирный, гадостно сладкий запах крови. Батареек дышал полной грудью и жил полной жизнью…
«Девятая атака приносит победу…» Он довел счет атак до пяти, когда увидел, что отчаянным усилием русского полка его конница обращена вспять, бежит за Смолку. Ничто не изменилось в лице старого темника, он лишь поднял руку с двумя оттопыренными пальцами… Это был момент, когда на русский центр обрушился тумен Темучина.
То, что видел Батарбек, видел и великий Московский князь Димитрий, сражавшийся в большом полку. Нажим Орды на левое крыло рати непрерывно усиливался — с равномерностью морских волн туда катили новые и новые сотни врагов, исчезая в разрастающемся водовороте кавалерийской сечи. Вольные кони мчались во всех направлениях из этого грозного клуба, взблескивающего тысячами стальных искр, а волны атакующих с дьявольской последовательностью сменяли разбитые, питая адскую карусель, втягивая в нее уже и пешие ряды полка; серая масса качалась, перемешивалась, вращалась, расползаясь вширь, грозя вовлечь в эту страшную вихревую воронку весь боевой порядок рати. Димитрий не хотел утешаться тем, что битва начинает развиваться по их с Боброком замыслу, что гибель тысяч русских мужиков и прекрасных воинов там, на левом крыле войска, может быть, прокладывает дорогу к победе над Ордой. Одно дело строить замыслы, другое — видеть, как гибнут люди под мечами превосходящего врага, как разрушается боевой порядок рати, — словно ему самому заломили и выкручивают левую руку с хрустом костей и треском сухожилий. Ведь надеялся в душе — не удастся Мамаю прорвать русский строй, как не удалось на Воже Бегичу. И когда новая волна Орды двинулась в наступление Димитрий прощально глянул на правый фланг, где конница князя Андрея только что отбросила новые отряды врагов, и поскакал со своей дружиной на левое крыло. Пятерых уже не было в его охране — они приняли на себя мечи и копья, грозившие государю…