И тогда Алешка так же нечаянно, как вошел в этот дом, решился на святую ложь, которую придумал еще на Куликовом поле после похорон звонцовских ратников и ради которой, может быть, отпросился у Василия Андреевича на денек раньше его умчаться в Звонцы, чтобы к приезду нового боярина решить свое дело.
— Арина, — он заступил ей дорогу. — Погоди. Все уж скажу сразу, и ты ответь, чтоб не мучиться мне.
Она отступила, испуганно глядя темными глазищами, словно просила молчать, но молчать Алешка не мог.
— Юрко, когда умирал, сказал мне: «Возьми в жены Аринку, если она еще люба тебе». А мне без тебя нет жизни, Аринушка. Теперь — твоя воля.
Она молчала, закрывшись руками, но он ждал терпеливо. Тогда, не отрывая рук от лица, она глухо сказала:
— Погоди… Хоть денек дай подумать… Ребеночек ведь у меня будет.
— Что ж, — он улыбнулся трудно, по-мужски спокойно. — Будет сын у нас, Юрий Алексеевич.
— Завтра, — повторила она, — завтра скажу, ведь маманю спросить надо!
— Прощевай, Арина, завтра всех в гости позову. А теперь не усидится мне, в лес поеду — мамка ждет…
Сбежал с крыльца, как мальчишка, кинул, будто перышко, в седло свое большое тело, одетое броней, дал шпоры вороному. Вслед несся непрерывный перезвон молотка и кувалды — Микула небось перековывал рогатины и боевые чеканы на сошники. Не рано ли?.. В лесу Алешка поехал скорым шагом. Дорогу к вырубке он знал хорошо и давал душе успокоиться от встречи с Ариной, чтобы всецело отдаться радости встречи с матерью и братишками.
Лес справлял праздник, торжественно нарядный и невыразимо печальный. Потому что праздник этот всегда недолог.
1978–1979