— Еще побирушка! И што вы все ко мне претеся? Ворота у меня в меду, што ль?
Поймав его свинцовый взгляд, Фома подумал: «Правду, знать, люди баяли: такому что сирота, что вдовица, что странник убогий — пнет да еще и плюнет. Чистый разбойник. — И торопливо перекрестился: — Прости мя, господи, великого грешника!» Ответил смиренно, однако с достоинством:
— Божий человек хозяину не в тягость. Хлеба много не просит, а в долгих молитвах перед господом помянет.
— Как же! Ты помянешь! Тебе, чай, поминальную книгу с собой носить надобно, — поди, всю жизню чужие пороги обиваешь? Откель идешь-то, странник божий?
Фому будто бы дьявол искушал, само с языка слетело:
— Оттель, Федя, где не пашут, не сеют, а калачи с маслом едят. Вот и тянет меня все на те калачики даровые.
— Ну, ты! — грозно нахмурился Бастрык. — У меня за такие речи березовой кашей потчуют, а не калачиками… Чего рот раззявил? — накинулся на поваренка и дал ему увесистую затрещину.
— Лют хозяин-то, — сказал Фома вышедшей с яйцами и калачом дебелой женщине, видимо ключнице. — Спаси тя Христос, хозяюшка.
— С вами будешь лютовать! — еще больше озлился Бастрык. — Все бы вы бездельничали, а жрать давай от пуза. Вот ты тож… Яйца-то ему нашто дала? Корки хватит — не на молотьбу идет.
— Стыдись, Федор! — укорила женщина. — Бог велит привечать странников.
— Богу-то што? Он, ишь, велит. Кабы сам их кормил, дак не велел бы. А то расплодил саранчу… ишь хлеб-то жрет, ровно оголодал…
Фоме бы откланяться да за ворота, но дьявол не оставлял.
— За всяко добро, Федя, бог сторицей воздаст. Вижу, зело ты с гостьми ласков, так и жди их в скором времечке. Не утром, не вечером, не в полдень ясный, не со шляха большого, не с проселка малого, а гости будут.
— Ну-ка, ну-ка, чего ты там опять мелешь? Это какие ж такие гости, откель?
— Да все оттель, Федя, где булки на березах растут, а серебро — на боярыньке. Да у боярыньки той что ни ручка — то колючка. Один ловок был — кошель сорвал, другой старался — да сам сорвался, хотел бежать — голова соскочила, в народ пошла, и ноги в пляс пустились. Недолго плясал — вино кончилось. Так и пришел ко господу с головой в руках, а руки те с ногами вместе в узелок завязаны да к спине пришиты.
Бастрык налился кровью, сверкнул бельмами.
— Мудрены твои речи, странник, да и я не прост, — зашипел он. — Вот как возьму в батоги — ясно скажешь.
Ох, уж эти дьявольские козни! — и тут не смолчал Фома:
— Батоги, Федя, о двух концах: один прям, другой — с загогулиной. Кому какой выпадет — то богу лишь ведомо.
— Эй, люди! — заорал Бастрык.