Я дотронулся до головки старого звонка с надписью "Прошу повернуть", а потом осторожно повернул ее. В глубине квартиры что-то слабо звякнуло, раздались шаги, кто-то чуть приоткрыл дверь, оставив ее на цепочке.
- Тебе, мальчик, чего? - спросил невидимый человек из темноты коридора.
- Я к Марине... К Марине Костанди.
- Нету ее...
- А Екатерина Христофоровна? - спросил я с отчаянием. Так звали бабушку Марины, которая молча угощала меня изюмом и вздыхала.
- И ее нет. Костанди здесь больше не живут, - сказал голос из темной прихожей. Я уцепился за ручку.
- А где они живут? - спросил я.
- Не докладывали.
Дверь захлопнулась.
Полдороги домой я бежал.
Мне казалось, что дома мне помогут. Мне объяснят, как найти Марину. Но когда я добежал до дома, я понял, что с тех пор, как я сказал, что люблю Марину и, когда вырасту, хочу на ней жениться, это тайна, к которой нельзя допускать никого. Кроме моего друга. Кроме Аркадия.
Но Аркадий тоже не знал, как разыскать Марину.
Осень и зима тянулись бесконечно. За лето все в классе изменились и забросили прежние увлечения. Никто больше не менялся фантиками, не вырезывал на ластиках печати, не таскал в школу рваные тетрадки "Ната Пинкертона". Все девочки из нашего класса записались в драмкружок. Главные роли там играли мальчики из восьмых, и нас туда не звали. Вова Михайлов ходил заниматься к художнику, совсем отделился от класса и даже потребовал, чтобы выбрали другого старосту. А я так запустил стенгазету, что меня тоже переизбрали, но я не огорчился. Только Арсик Хачатрянц и Федя Бычков по-прежнему строили свой дирижабль, но с ними все стали обращаться, как с маленькими.
Всю длинную осень, всю бесконечную зиму я часто болел и радовался, когда можно было не идти в школу, где уже не осталось ничего от прошлого года.
Одно утешение оставалось у меня - мой верный друг Аркадий. Я приходил к нему, чтобы говорить о Марине.
Она приехала из города с улицами, которые от синего моря поднимаются в красные горы. Она приехала из сада, где растет виноград и где она откопала черепок, которому больше тысячи лет, Она откопала его, чтобы потом подарить мне. Она приехала из этого города, чтобы целый год сидеть со мной на одной парте, чтобы я мог каждый день провожать ее домой и держать в руках мягкое ухо ее шапки, которую ей привез ее дядя-капитан. И она снова вернулась в этот город, на его улицы, поднимающиеся от синего моря в красные горы, чтобы я отыскал ее там.
Чем больше я рассказывал об этом Аркадию, тем сильнее верил, что, когда мы прощались, Марина не просто ушла в свой дом, оставив мне на память глиняный черепок, а, уходя, сказала, что, если не вернется осенью в Москву, я должен за ней приехать. Аркадий соглашался. Конечно, она так сказала! Непременно нужно за ней поехать! Верный друг, он ни разу не сказал того, что я понимал и сам, но о чем старался не думать: никто не пустит меня в Керчь!