Сыном…
Законовед стоял перед папкой Паркера — его скрюченные пальцы зависли над ней, подобно когтям парящей древней хищной птицы, — и чувствовал, как на него наваливается неимоверная усталость. Ему было легче относиться к сыну отстраненно: как к Кушиэлю или Коллектору. Элдрич давно перестал раздумывать, могло ли что-то в нем или в его жене быть ответственным за сотворение в их жизни такой таинственной смертоносной силы. Нет, непримиримость, завладевшая духом его сына, пришла извне. В нем уживались два существа, и оба они теперь стали неотделимы, неотличимы друг от друга.
Но Паркер прав: кровожадность его сына росла, желание собирать жизненные сувениры в итоге стало еще сильнее, а его действия в отношении этого списка предоставили их новейшее и наиболее тревожное проявление. У них не хватало доказательств вины для начала карательных действий против большинства этих людей. Некоторых, вероятно, невольно склонили к греху, а другие могли просто принять деньги или сведения, дававшие им преимущество перед окружающими, — скромная победа над системой, порочной в своей основе, не являлась достаточной причиной для осуждения. Если единичного греха достаточно для проклятия, то осудить можно весь род человеческий.
И все же тяжкие грехи зачастую являются продуктом постепенного накопления мелких прегрешений, и Элдрич знал, что для людей из того списка придет время исполнить свою сторону заключенного ими договора: от них потребуют совершить тяжкое злодеяние. По образному выражению Коллектора, они являлись инкубаторами для разведения душевных вирусов. Подобными дремлющим раковым клеткам. Разве не следовало их истребить или удалить, прежде чем они получат возможность начать разрушать здоровые организмы? Так мыслил его сын, но Элдрич думал не о вирусах, не о раковых клетках: он думал о людях, о грешных, идущих на компромиссы личностях, которые ничем особым не выделялись на фоне огромной массы человечества.
«Из-за таких дел, — подумал Элдрич, — убийств без законной причины, мы сами можем оказаться среди проклятых».
Он взял папку Паркера, тяжелую от весомости дел его помощников, отяжелевшую от их деяний, как праведных, так и грешных, и сунул ее под мышку. Светильники гасли за ним по мере его продвижения к выходу из подвала, и он поднялся по лестнице более уверенно, чем спустился. Он редко забирал с собой папки домой, только в исключительных случаях. Ему хотелось вновь изучить папку Паркера, проверить каждую деталь ради той, что он, возможно, упустил раньше; деталь, способную дать ему подтверждение истинных целей этого человека.