Нас, правда, пытались деблокировать. В начале января мы уже отчетливо различали артиллерийскую пальбу и даже пулеметы. Дальше русские не пустили. В крепости оборонялось несколько тысяч человек – все из разных частей. Наш командир, подполковник Засс вопреки приказу фюрера нашел в себе смелость отдать команду пробиваться к своим.
Это был кошмар! Не хочу вспоминать…
Он невольно глянул на свои сведенные в попытке вцепиться в чье‑то горло руки и крупно сглотнул.
Я не посмел прерывать его, тем более фиксировать в отчете, что он вообразил, о чем вспомнил.
— К своим, господин Мессинг, вышло около сотни человек. Раненых пришлось оставить в крепости, а у меня, не поверите, за три дня боев ни царапины. Во время прорыва к нам прибилось еще человек восемьдесят – это все что осталось от семитысячного гарнизона.
Всех спасшихся распределили по госпиталям, меня отправили в Витебск. Там наградили Бронзовой медалью за доблесть. На Железный крест поскупились – как же, у меня подозрительное происхождение. Однако Засс не забыл обо мне и в качестве переводчика и отличного связиста взял с собой.
Так я оказался в штабе 3–ей танковой армии.
Там и познакомился с Татьяной.
Она мыла полы в коридорах и разрешенных помещениях. Прежнюю уборщицу забрала фельджандармерия. Новенькая прятала лицо, однако к ней сразу начали приглядываться. В тот день, получив после акции сутки отдыха, я, как уже было сказано, крепко выпил и направился в штаб. Там предложил Татьяне проводить ее домой. Она почему‑то испугалась, тогда я взял ее под руку и не отпускал до самого дома. Она открыла дверь, попыталась оттолкнуть меня, но я был пьян, господин провидец, я вломился к ней в комнату.
Это была небольшая комната с миниатюрной кухней в прихожей, печь топилась дровами. В комнате я крепко обнял ее и брякнул первое, что пришло в голову.
— Давай, давай…
Она вырвалась и сгоряча выпалила.
– Aus! Швайнехунд!..* (сноска: «Вон, собачья свинья!»)
Меня словно кипятком обдало.
— Ду бист… Ты говоришь по–немецки?
Она промолчала, села за стол зарыдала.
Я сел с другой стороны и по–русски выговорил.
— Прости, Татьяна.
Она не ответила, отвела глаза, правда, плакать перестала. Сжала губы, решила, по–видимому, до конца отстаивать свою девичью честь. А у меня уже и хмель прошел.
Я поинтересовался
— Я знаю твой родной язык. Но откуда ты знаешь немецкий? И эти апартаменты… Насколько мне известно, в этом замызганном городишке всего несколько приличных домов, да и то двухэтажные. В одном из них селили учителей местной школы. Ты была учительницей?
Татьяна неожиданно встала, подошла к комоду.