Усталость невыносимая, очень хотелось пить, но жить все‑таки хотелось больше, а тут, чтобы выжить, надо пробежать метров двести под пулеметным огнем, да еще тяжеленная рация на спине. Какой‑то глупый рус Иван не успел подправить прицельную планку, и вот теперь я сижу рядом с вами, пью шнапс…
Он махнул рукой. После нескольких попыток ему наконец удалось справиться с антимониями.
— Из окружения наш сборный отряд вырвался, потеряв половину состава. Когда переправлялись через Неман, нам на головы свалились русские штурмовики. Это, я вам скажу, был ад! Просто концерт!.. Хвала богам, меня ранило на нашем берегу. Осколком повредило руку.
Старикан с готовностью продемонстрировал вполне здоровую правую кисть.
— Не обращай внимания, – объяснил Петр. – Отец настоял, чтобы он сделал пластическую операцию. С такой грабкой, какая у него была, не то, что в совете директоров не усидишь, в пивной пива не выпьешь. Видишь, как новенькая, а прежде он ее все время в кармане прятал.
— Питер, – предупредил Густав Карлович, – прошу не перебивать. Я сам в состоянии поведать нашему другу историю своей жизни. Точнее, весь ужас тех дней.
Затем обращаясь ко мне, он не без энтузиазма объяснил, какое увечье он получил после налета Ил-2.
— Два пальца – безымянный и мизинец – как ножом срезало. Указательный торчал и не сгибался, а большой поджало к указательному. Это были сущие пустяки по сравнению с тем, что мне удалось выжить!
За окном не без усилий расцветало утро.
— Итак, в середине июля я вновь оказался у своих. Мы опередили русских на несколько дней. К тому времени большевики, захватив Вильнюс, на широком фронте вышли к Неману. На лечение меня отправили в Познань, где за меня взялся оберштурмфюрер Кранке из местного абшнита СД, на этот раз без того остервенелого пафоса, с которым следователь фельджандармерии допрашивал меня в Витебске. Свидетели, с которыми я выходил из окружения, все как один утверждали, что вел я себя достойно, рацию таскал беспрекословно, в самых немыслимых условиях поддерживал связь, от боестолкновений не уклонялся. Как правильно заметил Питер, если козырь попер, только успевай делать ставки. Меня спасла знаменитая германская пунктуальность, или, говоря по–русски, привычное бюрократическое крючкотворство. Мы в Германии не можем без тщательного, я бы сказал, скрупулезного подтверждения каждой, даже самой несущественной мелочи, а при вынесении приговора – соблюдения всех требований спущенных сверху инструкций. В госпитале меня фактически амнистировали и как инвалида, пролившего кровь за рейх, восстановили в правах. Этот факт подтверждала медаль «За ранение», которую мне и всем, сумевшим переправиться через реку, вручили в палате. Однако в СД этим решением не удовлетворились – медаль медалью, а вот чем ты, Крайзе, занимался у партизан? Мне пришлось несколько раз давать письменные объяснения по этому поводу.