— А этим… в Кремле?..
— Они оставили этот вопрос на мое усмотрение. Они безжалостные и суровые люди, но чего у них не отнимешь – они, как и ты, никогда не теряют головы. Мое решение такое – я никогда и ни за что не стану привлекать тебя к повседневной работе, если это не пойдет на пользу Германии. Это означает, что со свадьбой придется подождать. Я хотел бы представить тебя господину Шахту. Он мой поводырь в этом странном мире стягов и бомб. Ты спросишь разрешение у отца. Кроме того, скажешь, что я строго–настрого запретил тебе иметь дело с Ротте.
— Я догадалась. Тогда отцу придется обратиться к тебе.
— Умница, на это я и рассчитываю.
— Вот, а ты считаешь меня дурочкой, а я уже давно не дурочка и хотела бы выпить бокал вина в компании с тобой и… этим противным большевиком, так похожим на тебя. В поезде он повел себя благородно.
— Мы выпьем, но только после победы.
И добавил.
— Нашей победы!!»
« …Часы с кукушкой – продукт народного немецкого творчества – прохрипели двенадцать раз. Куковать они разучились лет тридцать назад, однако время показывали исправно. В Германии повсюду так – любой аппарат работает до изнеможения, и, поскольку немцы умеют заботиться о вещах, они нередко достаются их внукам и правнукам.
Итак, в права вступал четвертый день страшного июля 1944 года и начался он с воя сирен.
Над ночным Берлином кружили американские бомбардировщики.
В дверь постучали.
— Господин барон, – раздался голос хозяйки. – Вы опять не спуститесь в бомбоубежище?
— Да, фрау Марта. Я боюсь подземелий, особенно переполненных людьми».
… Алекс–Еско фон Шеель допил из своего стакана и закончил.
— Что касается материалов, добытых в сорок четвертом году у майора Штромбаха, их перешлют тебе по электронной почте. Ознакомишься и сам решишь, есть ли им место в будущих мемуарах. Я не хочу их комментировать. Это слишком трудно для меня.
На этом файл закончился.
Я выключил компьютер.
Голова гудела от истории.
Воспоминания распухали как снежный ком. Сюда, как на мед, слетались герои, которых ранее в помине не было. Хронологические рамки раздвигались за всякие разумные пределы, в мемуары навязчиво стучался нелепый медицинский подтекст и ко всему прочему меня теребил назойливый, омрачающий душу вопросик – почему досье на старого барона мои кураторы пустили в ход только сейчас? Судя по хронологии, подтверждаемой рассказом Алекса–Еско, компромат на его отца хранился в НКВД с 1944 года, следовательно, Трущев вполне мог поведать историю этого фанатика в момент его появления на страницах наших общих мемуаров.