– Да, все так и было. Похоже, мы по адресу.
– А что ты так нервничаешь? – спросил Басов. – Ну, закинуло нас на несколько месяцев позже. Что такого? Здесь надольше люди исчезают, а потом появляются.
– Не знаю, – пожал плечами Чигирев, – У меня нехорошее предчувствие.
Увидев на обочине постоялый двор, Чигирев бросил:
– Подожди, я зайду поспрашиваю. Скажу, что долго в Москве не был.
– Поспрашивай, – безразлично откликнулся Басов. – Я тебя здесь подожду.
Чигирев тут же двинулся внутрь постоялого двора. Через четверть часа он вышел оттуда совершенно бледный.
– Что случилось? – тревожно спросил его Басов.
– Четвертый год…
– Что четвертый?
– Тысяча шестьсот четвертый. Сейчас конец июня. С того момента, как меня отсюда забрали, прошло уже два с половиной года.
– Ну дела, – присвистнул Басов.
– Пошли, надо узнать, как мои, что с ними, – схватил Чигирев за руку Басова.
– Да не беги ты, – яростно шепотом попытался утихомирить его Басов. – Не надо привлекать к себе внимания.
Но Чигирев его не слушал. Он почти летел вперед. Мимо мелькали дома, пешеходы, всадники. Он не обращал на них внимания. Басов еле поспевал за ним. Вот и дом. Чигирев с силой постучал в калитку. Из‑за забора залаяла собака.
– Эй, есть кто дома?! – что есть мочи заорал Чигирев.
– Иду, касатик, иду, миленький, – проскрипел ему в ответ старушечий голос.
Вскоре калитка приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась хитрая старушечья мордочка.
– Чего тебе?
– Семья подьячего Чигирева здесь живет? – задыхаясь от волнения, выпалил Чигирев.
– Жила, – старуха пристально и с недоверием осмотрела спрашивающего. – А ты кто им будешь? Сродственник?
– Брат я Сергею, – соврал Чигирев. – Пять лет не видал.
– Сгинул брат твой года три тому, – сочувственно проговорила старуха. – Токма я того не видала. Я с женой его зналась, когда она в клетях жила.
– В клетях? – вздрогнул Чигирев. – А что с ней нынче?
– Померла.
У Чигирева подкосились ноги. Он непроизвольно ухватился за столб ворот.
– Как? Когда?
Старуха побольше высунулась из калитки и, явно гордая тем, что может поведать гостю необычную историю, сообщила:
– Как сгинул муженек‑то ее, братец твой то есть, так повадился к ней дворянчик один ходить. Боярина Василия Голицына человек. В летах. Статный такой мужчина. Домогался ее явно. Все звал к себе в услужение. Только Дарья ни в какую. Я, говорит, мужняя жена, о том, что супружник мой помер, вестей‑де нет, и ждать его буду до самой смерти. А дела ее плохи тем временем стали. Приказ‑то за мужнину службу денег ей не платил. Дьяк ей сказал, что переметнулся ее муженек к ляхам и за измену казнен будет, ежели его схватят. А ей указал по приказам не ходить и царевым людям понапрасну не докучать. Пригрозил, что кнутом за это накажут. А у ней ребеночек тогда на руках был, совсем еще малый. Ванька, племянничек твой, значит. И стало ей, голубке, совсем тяжко. Тогда‑то она в клети и перебралась, а мы с сыночком моим, невесткой и внучатами в доме тогда же и поселились. Дарья тогда чуть по миру не пошла. А дворянчик, который за ней ухлестывал, возьми и денег предложи, на прокорм дитяти значит. Раз дал, два дал. А по осени возьми да и потребуй долг. А Дарьюшке денег‑то откуда взять? Вот она с сыночком в холопы к дворянчику тому и попала. Только долго там не прожила. Схоронили ее через неделю. Сказывают, – старуха понизила голос, – что дворянчик тот ее снасильничать хотел, а она его кочергой огрела, так что левый глаз выбила. Что правда, то правда. Окосел тогда дворянчик этот. А ее, голубку, после того на конюшне и запороли. Так‑то.