Изгнанники (Нодье) - страница 25

Спустя некоторое время после вашего отъезда меня позвали в хижину, чтобы приобщить его святым дарам; потрясенный смертью своего друга, он лежал тяжелобольной. Он поведал мне свое горе и передал записки, которые когда-то читал вам и отдельные страницы которых вы так настоятельно просили прислать. Должен признаться, эта трогательная исповедь страждущей души, которую ощущаешь с первой и до последней строки, привела меня в глубокое волнение, и при виде его слез я тоже не мог удержаться от рыданий. При всем том, однако, мне приходилось не раз замечать в этом рассказе слишком смелые мысли, касающиеся многих вопросов религии и морали, и такие порывы отчаяния, которые могут быть свойственны сердцу, привыкшему сомневаться в святости провидения. Я указал ему на то, что подобные строки недостойны человека добродетельного и что все это — только плоды расстроенного горем воображения. Он ответил, что раскаивается в этих написанных им строках, и сжег все, что я осудил особенно строго; потом он передал мне оставшуюся часть записок, добавив, что поначалу он собирался напечатать эту страшную повесть, но что теперь он считает, пожалуй, правильным предать ее вечному забвению.

Когда юноша выздоровел, я встретил его как-то раз у маленького поля старой Бригитты; он почтительно и нежно обнял меня. Он сказал мне, что теперь немного успокоился, что здоровье его постепенно укрепляется и что у него есть надежда вскоре поправиться совсем; он добавил, что отдает в мое полное распоряжение ранее переданные им записки и что я могу поступить с ними как мне заблагорассудится. Таким образом, передавая вам в собственность печальное наследство этого несчастного, я не опасаюсь нарушить его последней воли.

Через несколько дней после нашей беседы молодой человек исчез, и никому так и не удалось в точности узнать, что с ним сталось; по поводу этого исчезновения строилось немало догадок, более или менее правдоподобных, но все они ничуть не могли меня успокоить.

Я решил зайти в хижину и застал там обеих женщин — друзей несчастного — в слезах; это была душераздирающая сцена, тяжело подействовавшая на меня. Я попытался было утешить их, но в ту минуту это оказалось невозможным: они тогда слишком страдали. Я расстался с ними, предоставив их исцеление времени, которое одно только способно залечивать сердечные раны.

Я пришел в рощу, где погребены Стелла и ее мать и где недавно были преданы земле останки Лавли. Маленький кипарис, выросший на могиле возлюбленной нашего юноши, вырвало с корнем порывом ветра, и я распорядился, чтобы вместо него посадили новое деревцо, придав всему этому некоторую торжественность, а на следующий день на том же месте я вместе с другими жителями гор помолился за упокой души тех, кого столь жестоко терзали страсти и кто был столь достоин прожить в нашем мире без горестей.